– Вы чего прибыли? – вежливо поинтересовался Мертвец-молодец, а дожидавшиеся Редингота Марта, Человек с тюком и Кузькина мать зашикали на него, как шикают на шумно пожирающего конфеты «Золотая нива» во время юбилейного спектакля «Иван Сусанин» в Большом театре.

– Я прилетел, а не прибыл, – быстро поправил Мертвеца-молодца Редингот. – Я в принципе летуч. А прилетел я, поскольку Марта в опасности.

– Когда Вы прилетели, – в Мертвеце-молодце очнулась дремавшая до того ревность, – Марта не была уже в опасности. Она в безопасности уже была. Потому что имевшейся у меня пилкой для ногтей мы с Мартой перепилили все тюремные решетки, и тюрьма рухнула, а мы одичали.

– Вы не одичали, – уточнила Марта. – Вы и так уже были дикий. Это я одичала.

– Зачем Вам пилка для ногтей? – спросил Редингот, с интересом рассматривая Мертвеца-молодца.

– Я опрятен, это раз. А потом… у нас, мертвецов, ногти очень здорово растут и волосы, это два, – отчитался тот.

– Про волосы Вас не спрашивали, – вернулась сама и вернула всех остальных в рамки актуального коммуникативного акта Кузькина мать, после чего Марта в слезах бросилась на шею Рединготу – здороваться.

– Люди добрые, – запричитал вдруг Мертвец-молодец, как баба, – что ж это делается-то, а? Ему она в слезах на шею бросается, а мне – никогда!

– Вы забываетесь, Мертвец! – строго сказала следившая за порядком в структуре речевой ситуации Кузькина мать. – С какой бы стати было Марте – Марте! – бросаться на шею Вам – Вам! – когда Вы мертвы и неприглядны на вид?

– Я делил с ней радости и горести! – аргументировал свои претензии Мертвец-молодец.

– Ну и дурак, – неожиданно встрепенулся починявший все это время башмаки Человек с тюком.

– Что Вы имеете в виду? – заинтересовался Мертвец-молодец.

– Отдали бы ей радости, а горести взяли себе – все равно же Вы мертвый, на что Вам радости?

– Вы тоже мертвый, – зачем-то бестактно напомнил Мертвец-молодец.

– А вот это уже никого не касается! – взревел Человек с тюком и надел башмаки, которые после починки стали выглядеть, как новые. – Потому что я не ставлю окружающих перед необходимостью разбираться в моих отношениях с Кузькиной матерью, с которой меня руками Редингота свела судьба.

– Не ставите! – подтвердила Кузькина мать и обиженно добавила: – Просто лупите меня как сидорову козу, вот и все.

– Я что хотел сказать… – сделал вступление Мертвец-молодец, потерявший нить разговора, но был прерван Кузькиной матерью:

– Вспомните, где Ваше место.

– Мое место в могиле! – осенило Мертвеца, и он тут же вырыл могилу, перекрестился и забрался в нее, стремительно засыпав себя землей. – Мир моему праху! – послышалось из могилы, а потом раздался счастливый смех и последнее признание: – Ну и достали же вы меня все!

– Здорово как получилось! – обрадовалась Кузькина мать и богобоязненно добавила: – А ничего, что теперь он захоронен на чужбине?

– Перебьется, – короче некуда отреагировал Человек с тюком: Мертвец-молодец, оказавшийся в его глазах дураком, только что перестал ему нравиться.

После этого примечательного во многих отношениях диалога Человек с тюком и Кузькина мать глазами, полными любви, обратились к Марте и Рединготу. Последний (имеется в виду Редингот) гладил первую (имеется в виду Марта) по голове, приговаривая:

– Будет, будет плакать…

– Да-а-а… – всхлипывала Марта, вдруг почувствовав себя маленькой девочкой в трусиках горошком, бегущей по песку, – они хотели меня тут судить и приговорить к смертной казни… И что бы мне тогда делать – приговоренной и казненной?

– Никто бы не приговорил Вас к смертной казни, – сказал Редингот. – Я приготовил такую речь, что, слушая ее, мертвые бы из гробов встали!

– Только не все… – послышался из-под земли ленивый голос мертвого человека. – Я бы ни за что не встал.

– Кто это говорит? – спросил Редингот, оглядываясь по сторонам.

– Говорит Москва, – послышалось из-под земли. – Московское время пятнадцать часов тридцать минут… – Сообщение закончилось отвратительным хихиканьем.

– Да это же Мертвец… тот самый, что задал Вам хамский вопрос! – с усталой улыбкой напомнила Кузькина мать. – Он только что сам себя захоронил.

– Вот эгоист, – поморщился Редингот и, этически спохватившись, взглянул на Марту: – Вам, Марта, наверное, больно оттого, что он, как бы это сказать, опять…