В горячих сердцах сохраняя... (сборник)
вернуться

Че Гевара Эрнесто
Шрифт:

Че — Живет!

I

Удар раздался в воскресном воздухе (воскресный день прозвучал, как удар). Раздался удар, словно кто—то упал в ущелье (это с силой ударился тот незабываемый воскресный день). Сильный удар прогремел по долине (это воскресенье прокатилось эхом), и впивается звук в остроконечные вершины горных хребтов (это воскресный день цепко держится в памяти), растекается по континенту, пересекая моря, сотрясая волны, и приводит в дрожь народы на Земле. Грохочет удар, словно катятся горные глыбы, словно бурные реки, выходящие из берегов, перекатывают с силой гигантские валуны. От удара брызжет алая кровь, и ее тяжелые капли сотрясают сердце. Этот удар прозвучал в воскресенье, эта октябрьская кровь на карте мира оставила несмываемое кровавое пятно.

II

Партизан, в сердце раненный, возрождается. Прямой его взгляд, устремленный вдаль, проникающий в ночь, в опасность, в боль и в будущее, бросает вызов и проклятья. Он в небо устремлен, этот чистый, как родниковая вода, немеркнущий взгляд. Раненый партизан возрождается. Его лик светлеет, озаряя ночь. Слышится треск срастающихся костей. Буря, вздымающаяся в груди, с силой взрывает ночную тишину. Раненый партизан возрождается и становится великаном. (Что же делать? Омрачает террор первые радости от первых проблесков победы. Микроволновый передатчик взрывается в атмосфере нервными закодированными посланиями. Напряженно гудит телефонный провод Ла—Пас — Вашингтон. Телеграфные сообщения летят быстрее молний: Пентагон — Белый дом — Госдепартамент — ЦРУ. Словно удары кнута, проносятся в воздухе отрывистые приказы по—английски. Боливийские военные охвачены страхом. Телеграммы в Ла—Пас выкрикивают приказы, переведенные на испанский, и грохотом отдаются в Валье—гранде. Еще омерзительней оловянные лица, охваченные ужасом. Руки дрожат, погрязшие в преступленье.) Раненый партизан возрождается и становится великаном.

III

Им, вероятно, проще убивать детей, расстреливать шахтеров, охотиться на индейцев, брать на мушку всех тех, кто в знак протеста поднимает свой голос и сжимает в кулак натруженные руки. Им, видимо, проще сеять смерть с борта самолета и засевать землю небывалым голодом. Но не так—то просто попасть в самое сердце раненого партизана, воскресшего и превратившегося в великана. Они не могут прицелиться в широкую грудь, вздымающуюся от криков возмущенного народа. Им трудно прицелиться… Рука, осмелившаяся нажать на курок, повиснет плетью. Онемеют голоса, отдавшие приказ совершить преступленье. Не сможет пуля поранить сердце. Погибший партизан не умер — он живет!

IV

С заснеженных вершин Анд несется кровь его вулканической лавой, испепеляет земли, где бесчинствуют голод и несправедливость. Течет она по венам наших партизан и пламенным призывом разливается в воздухе. Че — живет! Напрасно палачи, охваченные страхом, пытаются похитить останки воскресшего партизана и похоронить в скалистых горах. Его бородой обрастают юные лица кубинцев. Кожа его отливает блеском на теле героев, бросающих вызов палящему солнцу и ветру, скалистым горам и свинцовым пулям. Не может скала удержать срастающиеся кости, пока есть еще в мире неотмщенная несправедливость. Че — живет! Бессилен огонь поглотить его тело; не сможет остыть его пепел: он сольется в винтовках партизан в одном мощном, крике, пропитанном дымом и порохом. Че — живет! Его глубокий взгляд пронзает темную ночь и зажигает новые рассветы. Слово его реет в воздухе, как развернутое знамя, и приветствуют его поднятые руки, сжимающие винтовки, и эхом отдаются выстрелы и его призывный клич: «Победа будет за нами!» Че — живет!

Радиограмма в адрес США

Смерть, затаившаяся на твоих кораблях и самолетах, готова в любую минуту вцепиться в горло жизни. А жизнь, новая жизнь на нашем берегу, все прочней коренится на земле и в человеке. Ты принюхиваешься, чуя запах крови — живой крови в жилах наших рук, которые возводят рассветную Родину. И все же твои смертоносные корабли и самолеты бессильны пред светлым пламенем, которое клокочет в наших сердцах, когда мы восклицаем: «Родина или смерть!» — имея при этом в виду, что нами заново строятся Родина и Жизнь.

Хосе Эрнандес Барбан

Он продолжает жить

День в министерстве начинается сегодня, как обычно. Я иду по коридору пятого этажа, потом сворачиваю направо и открываю дверь в кабинет. Там все в идеальном порядке: на углу письменного стола — коробочка со скрепками, в вазочке — остро отточенные карандаши, рядом — телефон, а возле письменного стола — два кресла.

Шесть часов утра. Я раздвигаю шторы и наслаждаюсь восходом. Он очень любил рассветы и закаты…

Небо понемногу проясняется. Морской воздух освежает. На 23–й улице уже многолюдно, у светофора стоят автомобили. Сверху я вижу, как загорается зеленый свет, потом желтый и, наконец, красный. Машинально смотрю на часы. Затем сажусь в кресло и делаю запись на календаре. Склоняю голову и, закрыв лицо руками, мысленно погружаюсь в прошлое, в воспоминания…

О нем забыть невозможно, он все время у меня перед глазами. Вот он, совсем маленький, играет рядом со мной в солдатики, возится на коленях. Или, как это однажды случилось на пляже, я ищу его, ищу, кричу: «Рафаэлито!» — а он не откликается. Я снова и снова зову его, но теперь уже сердито добавляю: «Больше никогда не возьму тебя на пляж». И тут же смягчаюсь: «Ну ответь же мне, мальчик мой». Я нахожу его за киоском, где он наливает воду в ведерко…

* * *

Шло время. Он быстро рос, а ко времени революции стал почти взрослым. Вступил в ряды милисьянос и носил пистолет в кобуре.

На занятиях по военной подготовке он был одним из лучших. И в тире отлично стрелял из любой позиции. И вот наступил день, когда лейтенант сказал ему:

— А ну—ка ответь мне, кто более смелый — герой или человек, который жертвует собой?

Рафаэль хотел сказать: «Герой», но, подумав, глубоко вздохнул и ответил:

— Они оба в равной мере герои. — А после того как все обратили на него внимание, добавил: — Все зависит от ситуации, в которой они себя проявляют. В общем, они оба герои и оба продолжают жить среди нас.