Шрифт:
— Вот именно! Взять, к примеру, Марион Тайлер. Она — милейшая особа. Если бы Вдова писала о мистере Хантере и Марион Тайлер…
— Что такое?! — вскричал пораженный Уэст.
Джоан, слегка склонив голову набок, оглядела его ласково, но с сожалением.
— Милый, — заявила она, — вы с моим дядей два сапога пара. Вы оба живете в башне из слоновой кости; вы никогда не видите того, что творится у вас под носом; вы оба не выносите сплетен.
— Да, я ненавижу сплетни и сплетников! Они ограниченные и ничтожные…
— Нет, Гордон. Просто ты вечно витаешь в облаках или плывешь в каноэ по Замбези. Ты никогда не замечаешь своих соседей.
— Понятно. А дядюшка чем тебе не угодил?
— Он долгие годы ругает военное министерство. Говорит, что в следующую войну, которая, по его мнению, начнется не позже чем через год, немцы нападут на нас на пикирующих бомбардировщиках при поддержке танков… — да-да, я знаю все термины! — ринутся в молниеносную атаку, которую они попробовали применить в 1914 году, но потерпели поражение. Военное министерство отделывается вежливыми отписками; а он стар и устал от жизни.
Фантазия Гордона Уэста услужливо нарисовала банальный образ полковника Бейли, живущего в отставке на половинную пенсию. Образ приобретал любопытную пикантность (время подтвердило многие из его предположений).
— Видишь ли, — негромко продолжала Джоан, — интересоваться другими людьми вполне естественно, и это свойственно человеческой натуре. Вот я, например, очень любопытна. Можешь считать меня сплетницей; бывает, я по полдня болтаю по телефону. Ничего не могу с собой поделать.
— Но, милая, ведь к тебе мои слова не относятся! Ради всего святого, сиди у телефона и болтай хоть двадцать четыре часа в сутки! Разумеется, при условии, что у тебя останется время для…
Она снова протянула к нему руки. Наступило молчание.
— Мне действительно пора идти, — заявила Джоан. — Поппи, наверное, уже готовит ужин; к нам придет тот лысый толстяк в очках. Но вот еще что, Гордон. Я решила никому не говорить, даже тебе; я и не собиралась никому говорить. Но…
— Что, малышка?
— Сегодня днем я снова получила такое письмо. Оно ужаснее предыдущих. Мне стало страшно, хотя в нем нет ни слова правды! Но… Господи, как я боюсь!
Злейший враг не мог бы назвать Джоан истеричкой. И все же бывают моменты, когда нервы сдают. В комнате воцарился ужас, как будто какое-то чудовище, разбив окна и задув свет, вползло внутрь.
— Закрой дверь и подкрути фитиль, — попросила Джоан. — Пожалуйста, прошу тебя, зажги свет поярче!
Гордон Уэст, ставший серьезным и деловитым, действовал спокойно, но быстро. Когда он подкрутил колесико лампы, теплый желтый свет залил книжные стеллажи, однако тени за ними стали еще темнее и гуще. Уэст закрыл дверь и задвинул засов; на ключ в Стоук-Друиде никто дверей не запирал. Потом он вернулся к Джоан. Голос его, хоть и властный, подействовал на нее успокаивающе, как и руки, которые он положил ей на плечи.
— Ну вот, — сказал он, и у глаз его снова появились морщинки. — Никто тебя не обидит; я об этом позабочусь. Что такое ты говорила? Тебе страшно, хотя в письме нет ни слова правды? В чем дело?
Джоан судорожно вздохнула и прильнула к нему.
— Итак… — начала она.
Глава 6
Мисс Марион Тайлер быстрым шагом удалялась от домика Уэста после того, как наскоро заглянула внутрь. Она посмотрела на небо; луна в третьей четверти светила почти так же ярко, как солнце.
Марион всегда была веселой и оживленной. Но она вовсе не принадлежала к числу бесцеремонных, сующих во все свой нос особ, которых окружающим сразу хочется убить. Наоборот! Позвольте обрисовать ее так: если несколько мужчин рассказывали сомнительный анекдот, они тут же замолкали при появлении Стеллы Лейси или Джоан Бейли, однако они были не против, если анекдот услышит Марион.
Мелкие зубки Марион часто сверкали в улыбке; черные волосы, в которых не было ни единого намека на седину, были по моде коротко подстрижены. Платья и костюмы выгодно подчеркивали ее крепкую, статную фигуру. Марион великолепно ладила и с детьми, и с собаками, и с лошадьми. Что же касается мужчин… Марион иногда признавалась: в ее жизни для мужчин отведено маловато места, хотя она пользовалась уважением всех своих знакомых мужского пола.
Проходя по тропинке между деревьями, она заметила в ярком лунном свете две фигуры, которые приближались со стороны дома полковника Бейли.
— Эй! — едва слышно прошептала Марион.
Одна из фигур оказалась Стеллой Лейси; на плечи поверх сизого платья она набросила легкую шаль. Второй была ее четырнадцатилетняя дочь Памела. Сэр Генри Мерривейл, который в тот день уже видел Памелу на улице, сейчас оглядел бы ее внимательнее.
Было бы не совсем справедливо утверждать, будто Пэм — уменьшенная копия матери, хотя девочка тоже была тоненькой, стройной и хрупкой; пепельные волосы до плеч завивались на концах; на Памеле, как и на матери, было красивое платье, скроенное «по-взрослому». Но в Пэм чувствовались некая щенячья игривость и неуклюжесть, хотя она изо всех сил старалась выглядеть старше своих лет. На круглом личике девочки выделялись серьезные, умные серые глаза, которые можно было назвать говорящими: они выдавали больше, чем произнесенные слова.