— Почему все считают, что я меняю судьбы гоев? Откуда это пошло? Почему решили, что я поступаю вопреки воле рока? Всем известно: я совершаю то, что сейчас необходимо и важно. Кто может это оспорить?

— Никто, Стратиг, — вздохнула Августа-Дара. — Но я вижу рок Мамонта. И это не то, что ты ему уготовил.

— Мамонт исполнит тот урок, который ему отпущен судьбой, — жёстко проговорил Стратиг. — И я ничуть не поступаюсь гармонией.

Они говорили так, словно Русинова здесь не было. Тем более показалось, что речь идёт вовсе не о конкретной его судьбе; происходил принципиальный идеологический спор, видимо, возникающий уже не первый раз. Чувствовалось, что Августа-Дара не имеет права оспаривать что-либо из решений Стратига, тем более за кого-то заступаться или просить, однако её отвага довольно легко прощалась грозным начальником, как показалось Русинову, по причине его глубокой симпатии к дерзкой спорщице.

— Прости, Стратиг, — она опустила голову. — Но я помню твой урок Птицелову. И чувствую ответственность за него, потому что сама привезла его к тебе.

— Птицелов совершил подвиг, — через плечо бросил Стратиг. — Он исполнил своё предназначение. Ты знаешь: даже Владыка не может остановить, если человек очень хочет умереть… Всё! Ступай! Ура!

— Ура! — откликнулась она и направилась к выходу. Возле Русинова на секунду остановилась, посмотрела в глаза. Иван Сергеевич не знал, кто она на самом деле, по как старый знаток женской психологии, очень точно уловил истинную женственность её души.

— Повинуйся ему, — сказала Августа-Дара и коснулась рукой его солнечного сплетения. — Валькирия спасёт тебя.

Стеклянная дверь с морозным узором бесшумно затворилась за ней, однако некоторое время Русинов ощущал её присутствие в этом зале и прикосновение руки. Стратиг стоял у окна и смотрел на реку, словно забыв, что в зале, у порога, кто-то есть. Волчья доха сползла с одного плеча, и обнажилась мощная, мускулистая шея, будто пень, вросшая в широкие плечи. Прошло несколько минут, прежде чем он обернулся и глянул пронзительным взором из-под нависших бровей.

— Ты знал человека по имени Авега?

— Да…

— Каким образом тебе удалось открыть его подлинное имя? — Стратиг отвернулся к окну. — Почему он тебе открылся?

— Я показал ему картины Константина Васильева, — сказал Русинов. — Авега был возбуждён… И упомянул «сокровища Вар-Вар».

— Кто подсказал тебе? Кто посоветовал это сделать?

— Никто. Я сам пришёл к этой мысли.

Стратиг поправил на плечах доху и сел к камину в тронное кресло. Русинов оставался у порога.

— Изгои после этого заметили тебя, предложили работу?

— Да, это определило мою судьбу…

— Ты был доволен ею?

— Несколько лет был доволен…

Он снова взглянул из-за плеча.

— А ты сам не мог прийти к мысли, что соприкоснулся с миром, который не можешь понять и объяснить? Тебя не одолевали сомнения? Душа твоя не протестовала? Не возникало чувство, что совершаешь неправедное дело, что приносишь вред?

— Я был слепым, как все изгои, — признался Русинов. — Довлела страсть к поиску. Хотел объяснить необъяснимое…

— Страсть к поиску, — проворчал Стратиг, грея руки у камина. — Весь мир одержим лишь страстью… Кто вселил эту болезнь? Кто свёл с ума человечество?.. Надеюсь, теперь ты осознал, что это дурная болезнь, приводящая к слепоте разума и сердца?

— Да, Стратиг…

— А осознал ли ты, Мамонт, что погубил художника, Авегу и, наконец, Страгу Севера? — медленно проговорил он.

Русинов ощутил внутренний протест против такого обвинения: по крайней мере, Страга погиб из-за того, что Русинов притащил за собой к заповедному камню бандитов генерала Тарасова. В остальных случаях его вина всё-таки была косвенной…

Но ответил покорно:

— Осознал.

Стратиг сделал длинную паузу, нахохлившись в своём троне, как дремлющий орёл.

— Ты искал золото… По моей воле тебе показали металл, и ты дал слово покинуть Урал. Почему же ты нарушил свою клятву?

— Мне стало ясно, что истинные «сокровища Вар-Вар» — не золото и алмазы.

— Кто тебе подсказал это?

— Никто.

— Ты пришёл сам к такой мысли?

— Да, Стратиг. Было бы слишком просто, если бы суть «сокровищ Вар-Вар» заключалась в драгоценностях. Я понял, что ты брал слово, чтобы избавиться от изгоя. И ты прав: изгой, одержимый страстью, может принести только вред. Это дурак.

— Это не всегда дурак, — заметил Стратиг. — Кощеи — тот же страстный и истеричный изгой, но владеющий рассудком… И всё-таки ты искал золото?

— Я жил в мире изгоев и искал то, что ищут все, — ответил Русинов. — И когда нашёл — почувствовал отвращение к этому металлу. Я словно заболел. Казалось, жизнь кончилась… Меня утешало лишь то, что я видел изделия из золота, принадлежащие высочайшей культуре. Культуре, которая презирала, попирала ногами материальные сокровища. Значит, у неё были другие ценности…