— Прошу вас, Эдуард Никанорович, приоткройте завесу таинственности вокруг вашего дела, — Комиссар миролюбиво улыбался. — Меня интересует лишь ваша работа в среде оппозиционных сил.

— Меня эта работа как раз мало интересует, — холодно ответил полковник. — Я не занимаюсь политикой.

— Но ваша агентура работает в этой среде.

— Да и нет. Потому что мне нужна лишь некоторая информация, связанная с основной деятельностью отдела. А вообще это бесперспективное дело. За два года ничего ценного не получил.

Комиссар покивал головой, будто бы соглашаясь, и тут же спросил:

— Как вы считаете, на какие средства существуют патриотические партии и движения? Кто их финансирует?

— Никто, с миру по нитке!

— Этого не может быть.

— Может, — буркнул полковник. — Насколько я представляю, патриотизм всегда существовал на энтузиазме, на любви к отечеству.

— Любопытное суждение…

— Чего уж любопытного, товарищ генерал? И прошу вас, не привязывайте меня к политике. Мне лично всё равно: левые, правые, красные, белые…

— Да Боже упаси! — замахал руками Комиссар. — Мне, наоборот, нравится ваша позиция. Мы должны служить отечеству, а не политикам… Скажите, господин полковник… с какими проблемами сталкивается ваша агентура во время работы среди оппозиции?

Полковник посмотрел на него оловянными глазами:

— Красных флагов не хватает.

— Красных флагов? Мне нравится ваш юмор!

— Это не юмор. Старые износились, ОМОН много изорвал. А новых не шьют. И кумача не выпускают.

— А если серьёзно? — Комиссар заскрипел кожаной курткой.

— Если серьёзно, то в рядах оппозиции мне скучно работать. Для меня там ничего нет. А проблемы? Одному агенту сломали рёбра в давке, двоих омоновцы измолотили дубинками, попали в больницу. И ещё один получил воспаление лёгких.

— Понимаю, понимаю, — закивал шеф и неожиданно переключился: — Вы сегодня собрались в командировку?

Полковник внутренне насторожился, вспомнив о «стукачах» в своём отделе, но тут же расслабился: спецрейс самолёта заказывался через аппарат шефа.

— Да, мне срочно нужно вылететь в Ужгород.

— Прошу вас, господин полковник, отмените командировку, — с нотой требовательности произнёс Комиссар. — Перенесите на несколько дней.

— Это невозможно, — категорично заявил Арчеладзе. — Извините, вынужден не подчиниться.

— А если это мой приказ?

Наглость его уже перехлёстывала через край. Комиссар пытался подмять отдел и его, полковника Арчеладзе, под себя! Вообще бы следовало взорваться и хлопнуть дверью.

И тут же доложить «папе». Однако красивее было уйти отсюда с дипломатической улыбкой.

— Придётся отменить приказ, товарищ генерал. Мой патрон дал «добро» на командировку. Увы!

— Ну, коли так! — тоже дипломатично разулыбался шеф. — Не смею задерживать.

— Честь имею! — кивнул полковник и вышел. И возвращался в свой отдел обескураженным, силясь объяснить, с чем связан этот несостоявшийся приказ. То ли Комиссарчик что-то пронюхал про амальгаму — а такого быть не может! Даже Воробьёву словом не обмолвился, — то ли это просто провокация, проявление своей воли и прихоти: а вот захочу — отложишь командировку.

Срочно нужен Нигрей! Может, он что прояснит… А если Нигрей вляпался? Не смог использовать «мочалку»?.. Он едва сдерживался, чтобы не бежать коридорами, но в свою приёмную буквально ворвался. Секретари вытянулись.

— Нигрей объявился, — доложил телефонист, — через час будет здесь.

— Эдуард Никанорович, обед подавать? — спросил секретарь-порученец. — А то в двенадцать спецрейс…

Они были спокойные, как слоны!

— Подавай, — обронил полковник и шагнул в услужливо распахнутые перед ним двери. Сразу же прошёл в комнату отдыха и выпил стакан вина. Выгонять проклятый стронций, так уж выгонять! Но к обеду притронуться так и не смог, ходил из угла в угол, пихал стулья, дёргал занавески и не мог справиться с возбуждением. То ли в самом деле из организма потоком выделялся стронций, превращая его в ядерный реактор, то ли шалили нервы и следовало ехать собирать опята. А тут ещё зазвонил телефон «неотложных мероприятий», и начальник опергруппы сообщил новость: в квартире на улице Рокотова никого нет! Охи, вздохи и восклицания, считанные со стёкол, не что иное, как магнитофонная запись. При исследовании это подтвердилось. Иностранец и гражданка Жуго могли уйти только через подвальный этаж, который имеет выход на тыльную сторону дома. А наружка, естественно, наблюдала за подъездом… Кроме того, установили, что Кристофер Фрич — сын Джонована Фрича, представителя шведской стороны фирмы «Валькирия», погибшего недавно, а точнее, исчезнувшего бесследно на Урале при неясных обстоятельствах. Нет трупа — нет факта гибели…

Опять «Валькирия», опять Урал. И опять исчезновение, теперь уже Фрича-сына. Воруют их, что ли, этих иностранцев?!

Нужно было выезжать на военный аэродром, а Нигрей задерживался. И когда наконец он вошёл в кабинет, Арчеладзе неожиданно для себя обнял его, затем отстранил и, унимая возбуждённое дыхание, спросил:

— Где? Дай сюда!

— Кто? — не понял Нигрей, поглаживая места, где были казацкие усы.

— «Мочалка»!

Тот пожал плечами и молча протянул ему «записную книжку». Полковник открыл сейф, спрятал её и показал кулак: