В это время повстанческие войска наносили ощутимые удары по русской армии генерала Ферзена. Фельдмаршал П. А. Румянцев вынужден был без согласия императрицы послать в Польшу А. В. Суворова для соединения с войсками Ферзена, чтобы общими усилиями разгромить повстанческую армию. Костюшко решил предупредить этот манёвр. Он пошёл навстречу войскам Ферзена и при деревне Мациовицы, недалеко от Варшавы, произошло жестокое сражение. «…Поляки… дрались с отчаянным ожесточением, — вспоминал один из русских участников, — …и не раз во время боя виделся их перевес, но все атаки кавалерии разбивались о стойкость русских штыков, и поляки обратились в бегство под градом картечи и были преследуемы по пятам нашей конницей. А казакам удалось взять в плен самого Костюшку, когда его лошадь завязла в болоте. Он был весь изранен и взят после ожесточённого сопротивления… Едва ли четверть всей армии спаслась, остальные погибли или были взяты в плен». [444] И сразу же последовал указ Румянцева: «…по высочайшему повелению е.и.в. (Екатерины II) бунтовщик Костюшко в препровождении лекаря, что его лечит, и другие, кое вы за тех знаете, что в сем возмущении главнейшее возмущение брали, и его секретарь… именно наискорее и без всякой огласки и под надёжным присмотром в Петербург к господину генералу прокурору». [445] Позже, в сопровождении генерал-майора А. И. Хрущева, под усиленным конвоем Тодеуш Костюшко был доставлен в Петербург и заключён в Петропавловскую крепость.

После этого поражения поляки стали стягивать свои силы к Варшаве. Командующим был назначен Макрановский.

Суворов в это время, соединившись с войсками Ферзена, разбил крупное соединение поляков при Кобылке. Добровольно сдавшихся повстанцев он распустил по домам. Согласно приказу Суворова — «Извольте поступать весьма ласково и дружелюбно» [446] — за ранеными поляками был налажен надлежащий уход: найденных приносили на руках к месту сбора, обмывали и перевязывали, поили, кормили их зачастую сами русские солдаты запасами из своих ранцев. Эта политика сыграла впоследствии немаловажную роль.

На пути к Варшаве теперь находилось одно из важнейших препятствий, которое решало исход всей кампании, — это предместье столицы — Прага. Укрепления её были неприступны: шесть рядов «волчьих» ям, с поставленными в них заострёнными спицами, высокие валы (с глубокими рвами), на верху их — башни и обложенные камнем батареи; внизу — тройные палисады, и всё это было нашпиговано сотнями орудий. 30-тысячное войско защищало не только крепость, но и свою национальную независимость.

Подготовку к штурму А. В. Суворов вёл очень тщательно, как в своё время под Измаилом. Но читая приказ перед штурмом Праги, Александр Васильевич предупреждал о том, чтобы «…В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют — царство небесное, живым — слава! Слава! Слава!». [447]

«23 (октября) на рассвете со всех сторон по крепости огонь открыт», — писал в реляции Суворов. [448] Ровно через сутки, 24 октября, в пять часов по сигналу ракеты передовые отряды русских воинов с фашинами, плетнями и лестницами осторожно, без всякого шума устремились к крепости. Было ещё темно. Многочисленные штурмующие колонны были обнаружены поляками уже на подступах к крепости. Вспышки орудийных выстрелов и летящие раскалённые ядра озаряли окрестности Праги с бесчисленными русскими войсками. Начался штурм, успех которого облегчился разбродом среди командного состава защитников. Генерал Вавржецкий, заменивший Костюшко, был паникёром, безвольным и неорганизованным командующим.

Русские войска, завладев внешними укреплениями и не давая полякам опомниться, двинулись дальше; ворвались в крепость, взорвали подземные склады с ядрами и бомбами; «…изгоняя (повстанцев) из улицы в улицу, на плечах их дошли до мосту, — писал Суворов, — …множество положили на месте… и, от мосту отрезав, взяли в плен двух генералов и знатное число мятежников». В это время «Седьмая колонна… очистила занятый лес, перешла через залив, отрезала неприятельскую тамо конницу…», [449] загнала её на речную косу между Вислой и её болотистым притоком. Подоспевшая артиллерия довершила дело.

Беспощадный в бою А. В. Суворов был великодушен с побеждёнными после сражения. Перед взятием самой Варшавы он обещал всех сдавшихся распустить по домам (офицеров без изъятия у них оружия), не трогать горожан, оставить в сохранности их имущество и «…всё предать забвению».

Слух о гуманности русского генерала давно уже доходил до многих сражавшихся польских отрядов. Он произвёл на повстанцев должное впечатление: они стали уходить из отрядов и сдаваться на милость победителям. Благодаря такой политике Суворова Варшава была сдана русским войскам без лишней крови. [450]

«Ура! — конец. Бог милостлив!» — поздравлял Ферзена с завершением боевых действий Суворов. [451]

«Виват, Великая Екатерина! Всё кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена», — сообщал Румянцеву в своём донесении Суворов. [452]

«Господин генерал-фельдмаршал… поздравляю Вас…» — присвоив, наконец, высший военный чин А. В. Суворову, писала ему Екатерина II. [453] И тут же следующим письмом поясняла: «…Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего, но Вы сами произвели себя фельдмаршалом…». [454]

Суворов был несказанно рад. Он давно мечтал развязать на себе потёмкинские путы. Да и как было не радоваться, когда он скакнул по званию выше своих предшественников — Салтыкова, Репнина, Прозоровского и других генералов.

Как судьба переменчива! Должен быть фельдмаршалом за Измаил, а стал им за такое вынужденное жандармское дело. Но польский народ понимал Суворова, чтил его за гуманность и справедливость. Варшавяне преподнесли ему в подарок золотую, разукрашенную лаврами из бриллиантов табакерку с надписью: «Варшава — своему избавителю, дня 4 ноября 1794». [455]