Муса все эти суждения наматывал себе на ус и прикидывал, какую пользу можно извлечь из убеждений нового председателя. Муса сразу почувствовал в нем своего союзника, и если Давлет предвидел, что без него Советской власти не ступить ни шагу, то Муса уж, верно, чуял, что Давлету без него не обойтись никак: с чьей помощью он прославится как лучший «хозяйственный» председатель? Кто обеспечит Шхальмивоко и всю Кабарду хлебом и птицей, лошадьми и скотом нынче, когда нет стад и табунов Шардановых и Клишбиевых, — не Исхак же и ему подобные карахалки, у которых уже сейчас вола можно поднять с земли только за хвост, да и то лишь затем, чтобы резать на мясо и чувяки. Нет, воистину вводятся новые, достойные порядки, и новый законодатель, первый кунак прокурора, воистину достоин и этой дружбы, и почетной башни с флагом! Да, пожалуй, еще не вся мера почета будет выражена людьми своему новому председателю, когда они пойдут перед башней-трибуной — жемат за жематом, мечеть за мечетью.

В разное время разные люди ведут себя по-разному, оставаясь, впрочем, всегда самими собою. И Давлет оставался верен себе и лишь искал возможности проявить себя в полную силу.

Оставался верен себе и Астемир.

Уже не было по утрам прежнего шума во дворе Баташевых, у крыльца не стоял с повязкой на рукаве народный милиционер Казгирей. Это была серьезная утрата для Лю, еще одна после утраты коня. Но Астемир был доволен, и только одна мысль одолевала его теперь и днем и ночью. С замиранием сердца он думал о том, что ему разрешили устроить школу в ауле, но как приступить к этому делу, с чего начинать — все это было еще неясно: не было ни школы, ни учеников, был только учитель.

Астемир склонялся к мысли привести в порядок соседний заброшенный дом. Дела тут было много — обвалились ступеньки, прогнило крыльцо, перекосились рамы в окнах. Дыры в дощатом полу зияли, как ямы для ловли кабана, и множество крыс шныряло по всем углам…

Не спокойнее ли переделать под школу свою опустевшую конюшню? Но что же это за школа — без единого окна! Астемир справедливо считал, что она не должна быть хуже медресе. Разве пойдут дети в школу без окна? Стыдно даже зазывать в такую школу. Как показать ее какому-нибудь приезжему человеку?..

Все это трудно было решить. А еще нужно достать скамьи и столы, классную доску, чернильницы, тетради. Конечно, Степан Ильич поможет всем, что у него есть, но ведь и в большой, настоящей школе Степана Ильича не хватает чернильниц, нет тетрадей.

Очень, очень нелегко все это уладить!

И все-таки самое беспокойство это было Астемиру также приятно и привлекательно.

Когда со двора увели коня, горе в семье было общее, а Лю даже не сразу понял, как много он потерял. Почувствовал это он на другой день, когда Думасара напекла к завтраку горку вкусных, горячих чуреков, из кузницы пришел Тембот, но за столом было невесело.

С новой силой вспыхнула обида, когда по аулу прошел слух, что не сегодня-завтра во время шествия к «башне Давлета» Муса поедет верхом на коне, купленном у Астемира. Лю не мог допустить этого и решил во что бы то ни стало похитить коня у Мусы. Каким способом? Поговаривали, что Жираслан тайно посещает свой дом. На этом и построил свои расчеты Лю: с помощью Тины он решил познакомиться со знаменитым конокрадом и уговорить его похитить коня у Мусы.

Лю с нетерпением дождался часа, когда солнце начало склоняться к горизонту. У него был уговор с Тиной встретиться в балочке под мостом через реку перед возвращением стада в аул.

Вечер приближался, а духота в степи не спала. Знойная мгла затягивала не только дальние снежные вершины Главного хребта, но и более ближние — скалистые. Лишь цепь зеленых гор у входа в ущелье сумрачно глядела своими темными лесами. Во все стороны по степи колыхалось марево.

У быстрой горной речки, несущей воды с ледников, было свежее, а в самой глубине балочки, куда спустился Лю, и совсем прохладно. Тут сохранилась густая и свежая поросль.

Устроившись на земле, под ивой, Лю не заметил, как задремал, а проснувшись, не сразу вспомнил, где он. За кустами раздавались мужские голоса. Лю прислушался, ему почудился голос подслеповатого мельника Адама. И в самом деле — мельник говорил:

— Пусть поразит меня тха на этом месте, если я боюсь. Я не боюсь, Хамзат, а не хочу идти потому, что не хочу навредить Жираслану…

— Недаром аллах повредил тебе глаз и с помощью реки снес твою мельницу, — проворчал человек, которого мельник называл Хамзатом.

Мельник продолжал:

— У всех правоверных кабардинцев одна надежда — на вашу силу. Видит аллах и с ним все честные люди, что нечем жить мне, мельнику. Мельницу разрушило, а даже если бы не снесло плотину и не поломало колесо, какой толк нынче в мельнице, на которой нечего молоть? Кто нынче приезжает на мельницу? Только люди Жираслана, которым что-то нужно от мельника или других верных людей… Кто из кабардинцев имеет зерно и нуждается в помоле? Ивлисы все перевели, все опрокинули вверх дном, и один только Жираслан может навести порядок… Пусть аллах хранит Жираслана на дорогах! Если его не принимает Кабарда, пусть по достоинству примет Осетия…

— Ну, ладно, — остановил мельника Хамзат. — Сегодня ночью Жираслан должен быть в Прямой Пади, а завтра переправится в Осетию. Ступай к Чаче и скажи, чтобы девчонка несла шкатулку сюда.

— Ну, а если Чача не помнит, какая шкатулка?

— Напомни: она была в корзине с тряпками, где спали кошки. Когда Эльдар захватил дом, ее, наверное, унесли к Чаче. Там редкие травы. Пусть возьмет и приходит сюда или пошлет девчонку. Иди, да поживее.

— А мне опять приходить сюда? — спросил мельник.