Нет, нет, это не наваждение, не блажь… Но откуда же, откуда он знает этого человека? Где могли они встречаться? В Венгрии? В Советском Союзе? Сабо был здесь в конце войны, не в Киеве, а в Закарпатье. Стоп!..

Однако же как расплывчаты его мысли, как мгновенно рассеиваются они и улетучиваются, не давая сосредоточиться на какой-то одной!

Странная, очень странная встреча ждала его сегодня в Лавре с ее монастырскими пещерами, темными переходами и какими-то чересчур уж тихими служителями — бывшими монахами… В тихом омуте… Монастырь, монахи, Закарпатье… И вдруг словно яркий солнечный свет хлынул в подземелье. Лайош попытался представить себе старого монаха молодым и едва не вскрикнул от неожиданного открытия. Когда голос экскурсовода, шедшего где-то впереди, объявил: «Трапезная», а переводчик так же громко перевел, Лайош Сабо вспомнил все.

Это было в конце войны, точнее, осенью сорок четвертого года. Лейтенант Лайош Саба служил тогда переводчиком при штабе одной из советских частей, освобождавших Закарпатье. Кстати, как раз в тех местах, где проходит теперешний их маршрут, недалеко от Ужгорода.

В небольшом, окруженном садами городке на берегу Латорицы и вокруг него, в долине этой маленькой, извилистой, бурной реки, население было пестрым. Кроме украинцев и венгров, жили здесь румыны и болгары, немцы и евреи, а чуть подальше — чехи и словаки. Лайош хорошо помнит, сколько хлопот доставляла командованию эта многонациональность, на которой играли в свое время и чешские богатеи, и венгерские фашисты, и румынские националисты, и нацисты-гитлеровцы, всячески сеявшие и культивировавшие национальную рознь и вражду. Не стояла в стороне от этого черного дела и религия. Бастионами мракобесия маячили по всему Закарпатью церкви и монастыри.

Перед приходом советских войск из монастыря над Латорицей исчезли некоторые монахи. Те, что во время оккупации содействовали укреплению в городке фашистского режима. Словно унесли их быстрые воды Латорицы. А этот монах? Нет, этот не исчез. Почему же он так засел в памяти?

Сабо машинально передвигал ноги, медленно пробираясь вперед вместе со всем потоком туристов, а мысли его тем временем с неимоверной быстротой проносились в голове и, молниеносно сменяя друг друга, кинокадрами мелькали воспоминания, картины, эпизоды.

Да, да, да! Конечно! Сомнений больше не было. Это он! Именно он, этот монах, прятал в своей келье оружие, ожидая возвращения нацистов, и — именно он! — скрывал в подвале монастыря не успевшего сбежать офицера СС. Потому и оставался вместе с ним, надеясь впоследствии заслужить благодарность фашистских властей. Помнится, после разоблачения его должны были судить и расстрелять. Почему же он жив?

Лайош лихорадочно напрягал память, — ему сейчас было просто-напросто необходимо вспомнить все, решительно все, до самых малых подробностей. Впрочем, он не понимал еще зачем…

Вот уже замерцал где-то вдалеке слабый, показавшийся призрачным свет — конец лабиринта, выход из пещер, а он не все еще вспомнил. Сейчас он выйдет отсюда, и тогда нить памяти оборвется. Он ощутил это четко и ясно. Так скорее, скорее! Кажется, звали монаха «брат Симеон», да, точно! Симеон! Как хорошо все это восстанавливается в памяти!.. Но почему же он все-таки жив? Почему его не казнили? Он ведь военный преступник!

Лайош остановился.

— Товарищ, проходите. Вы мешаете, — услышал он женский голос и ощутил легкий толчок в спину.

Вернуться в пещеры и там разыскать монаха? Нет, это невозможно: поток посетителей движется в одном направлении.

Лайош отступил в сторону, насколько позволил узкий коридор, прижался к прохладной каменной стене и пропустил нетерпеливую женщину и еще несколько человек. Внезапно в проеме, разделенном перегородкой, он увидел начало пути в лабиринт, который, делая круг, снова возвращался к тому же месту у входа с узкими каменными ступеньками.

Перешагнуть через барьерчик и пройти в новый круг по пещерам нельзя. Его начнут разыскивать. Группа наверняка уже собралась там, вверху, и переводчик будет сердиться… Ну и пусть! Монах — важнее… И Сабо прошел вдоль решеток, проскользнул мимо заграждения в проеме и влился в новый поток посетителей.

…Брата Симеона не расстреляли потому, что он сбежал в горы, в леса. Лайош Сабо все вспомнил. Монах исчез тогда самым таинственным образом, он избежал правосудия и словно растаял в напоенном победой воздухе — в то время было не до какого-то там беглого монаха. И вот теперь он здесь — тихий служитель Лаврских пещер… Надо рассказать обо всем этом, заявить переводчику, что здесь скрывается военный преступник. Немедленно!..

Но теперь до выхода дальше, чем до входа, — придется идти против течения. И Сабо стал проталкиваться сквозь публику.

— Извините, товарищи! Пропустите, пожалуйста. Дайте пройти. Я потерял своих. Прошу прощения. Разрешите.

Он выбрался под яркое июльское солнце, когда переводчик, разволновавшись, уже собирался броситься его искать: шутка ли сказать — потерять в пещерах интуриста! Едва Лайош предстал перед ним, он набросился на него с упреками:

— Что ж это вы, Сабо! Мы вас уже полчаса ждем!

— Неужели полчаса?! — удивился Лайош. — Ну и летит же время! А я, извините, заблудился. Отстал — и заблудился… — Он не мог сейчас рассказать о своем сенсационном открытии: все сердито смотрели на него — не та обстановка.