А они доставили потерпевших на свою охотничью базу — только не эту, где сейчас находился Мамонт, — на другую, в районе хребта Хосанер, перебинтовали, кому необходимо, наложили швы, сделали уколы и заперли в каменный сарай. Ещё по пути Иван Сергеевич заподозрил неладное: не походили они на местных охотников своей манерой поведения, хотя тараторили между собой на хантыйском. Скорее, похожи были на «егерей», которые не один год охраняли в горах экспедиции Института. Но в тот момент Иван Сергеевич даже радовался этому — Мамонт останется недосягаемым для шведов!

Истинное лицо своё спасатели показали на следующий же день, когда развели всех по одному и начали долгие душеспасительные беседы. Оказалось, что случайные охотники знают всю подноготную каждого пассажира из подбитого вертолёта. Шведов — куда-то увезли, и Иван Сергеевич больше их не видел. Пилотов продержали на базе дня четыре, после чего тоже переправили неизвестно куда. Остался один Афанасьев, руководитель фирмы «Валькирия», которого Тойё сразу же начал перевербовывать…

Старый ходок теперь сидел возле Инги, и пока Мамонт проходил обработку у Тойё, делал ей комплименты, балагурил и целовал ручки.

Поговорить откровенно не было возможности: покорная и послушная Айога видела всё. Кроме того, не исключено, что каждый угол в доме оборудован не только «ушами», но и «глазами». Они сидели, как рыбы в аквариуме. Можно было выражать эмоции, откровенно радоваться, дурачиться, вспоминать прошлое и даже ругать шведов. Мамонт ориентировался по поведению Ивана Сергеевича, лучше знавшего обстановку, и ждал инициативы от него. Афанасьев и проявлял её, правда пока подготовительную: мобилизовал служанку, чтобы накрыла стол, причём без всяких восточных изысков, а простой, русский в сибирском варианте — с пельменями и водкой. Похоже, он был на этой базе не в первый раз, по крайней мере, Айога его знала, улыбалась как старому знакомому и старалась угодить во всём. А Иван Сергеевич, как богатый купчина, сидел, вывалив живот, и только покрикивал, отчего Инга приходила в восторг.

От одного стола Мамонт попал к другому. Едва выпили по первой за встречу, за возвращение с того света, как Афанасьев поманил пальцем служанку, что-то пошептал на ухо и хлопнул её по ягодице. Айога радостно засмеялась, пригубила из поданного ей бокала и выдвинула из угла на середину шахматный столик.

— Как она это делает, Мамонт, ты умрёшь! — не выдержал он, упредив представление.

Служанка на мгновение скрылась за перегородкой и явилась оттуда в чёрном японском халате. Улыбка уже не сходила с её лица. Айога грациозно взошла на столик, сбросив туфли, медленно и профессионально выпросталась из халата, и начался танец живота. Всё было подготовлено заранее — серебристые блестящие трусики-треугольник, такой же бюстгальтер с множеством жемчужных нитей, свисающих вниз, и даже тональный крем, нанесённый на живот, чтобы подчеркнуть его рельеф. Инга, которую Иван Сергеевич на руках принёс и усадил за стол, пришла в восторг, захлопала в ладоши.

— Гениально! Айога, это гениально! Похоже, они успели сдружиться…

— Знаешь, Саня, у меня таких сейчас четыре штуки! — доверительно сообщил Иван Сергеевич, поднимая бокал. — А какие ласковые — застрелиться легче. И все — таиландки! Когда-то наши путешественники привозили их как диковину, как образец женственности.

— Мне б так жить! — мечтательно проговорил Мамонт и с удовольствием выпил.

Старый бабник и конспиратор, похоже, так врос в обстановку, что между делом уже начинал получать удовольствие от своей новой жизни, по крайней мере, в его блудливых глазах блистало неподдельное восхищение.

— Нет, ты как хочешь, Мамонт, а Восток и в самом деле вещь тонкая и изящная, — констатировал он, любуясь Айогой. — Это тебе не шведы с примитивным стриптизом и единственной целью — подороже продать вид женских прелестей. Это культура, и культура древняя, без пошлости и грубых африканских телодвижений. Совершенно другой мир, который мы не знаем, и, самое главное, знать не хотим.

Мамонт восхитился другим: Афанасьев великолепно знал, что танец живота видят сейчас не только они. Представлением любуется и Тойё, сидя где-нибудь возле монитора. Ориентируясь на него, он и строил искусную «обработку» Мамонта. Ивану Сергеевичу следовало подыгрывать, поскольку сейчас он был ведущим.

— Кстати, знаешь, как называется этот танец? — тоном гида продолжал Афанасьев. — Восход солнца! Не слабо, да? Живот женщины, лоно, где совершается чудо — зарождение новой жизни, а значит, и света. Чем не вместилище солнца?

Слышала или нет Айога его комплименты — слишком уж была увлечена танцем, однако на Ингу такая оценка производила впечатление. Кажется, старый ловелас успел ей запудрить мозги.

— Потрясающе! — ликовала она. — А у нас принято считать танец живота сексуальным приёмом.

— От невежества! — Иван Сергеевич торжествовал, будто сам сейчас стоял на шахматном столике. — Мы замкнулись в себе. А если и пытаемся омолодить собственное мироощущение, то нас всё время несёт в сторону гнилого Запада. Вот куда надо обратить взор! Вот где развитие и продолжение наших ценностных воззрений на природу, на человека как космическое, богоподобное существо.

— Надо же, как ты говорить выучился! — засмеялся Мамонт. — Неужели так увлёкся… Дальним Востоком?

— Не увлёкся — проникся, — назидательно сообщил тот. — Наконец-то разглядел настоящий мир, сложный, многогранный и глубокий. Восток, Саня, это как матрёшка: открываешь одну — в ней другая, а там ещё и ещё, до бесконечности. Я устал от примитивизма чувств, мыслей, желаний.