— Эти рубашки, сэр, называются тельняшками.

— Да, я слышал, знаю… Но почему они не надели вниз бронежилеты? И сняли каски? Они считают, что полосатые тельняшки защищают?

— Я так не думаю, сэр, — проговорил Кальт. — В этих тельняшках, вероятно, хорошо драться в темноте, видно, где свои, а где чужие.

— Но и противнику это отлично видно!

— Они были уверены в своих силах. Русские вышли драться насмерть, сэр. Поэтому сняли всякую защиту. А наши разведчики рассчитывали просто помахаться кулаками и дубинками. Улавливаете разницу, сэр?

— Насмерть? Почему сразу насмерть? Если они были предупреждены кем-то, то вероятно знали, что мои парни идут на обыкновенную потасовку и не хотят убивать.

— Мы имеем дело с варварами, сэр, — вздохнул доктор. — Русским ничего не оставалось, как идти насмерть. В другом случае они бы никогда не победили. Эти парни из России и в самом деле плохо питались и не имеют достаточной мышечной массы. У варваров же есть древний магический обряд: когда не хватает физической силы, они снимают всякую защиту, одежду и идут в бой полуголыми, обнажёнными, при этом призывая на помощь богов. И когда боги видят, что внуки их идут на смерть — срабатывает родственная поддержка.

— Неужели русских специально обучают этому? — тихо усомнился Джейсон. — Да нет же, мне хорошо известен уровень их подготовки и методика обучения. Ты это сам придумал, Густав? Или опять серб?

— Об этом много написано, сэр.

— Допустим, ты прочитал, что написано, а я не уверен, что об этом читали сами русские.

— Вы правы, сэр, вряд ли, — согласился врач. — Должно быть, им и не нужно читать. Варвары знают свои магические обряды из других источников. У них наблюдается странное явление — коллективное мышление в критической ситуации. И просыпается генетическая память. Они начинают совершать непредсказуемые, алогичные поступки. Человеку с нормальным сознанием и психикой хочется защищаться панцирем или бронежилетом, подобрать более совершенное оружие; варвары же поступают от обратного.

Джейсон помолчал, неожиданно обнаружив, что сведённый судорогой кулак разжался и теперь кисть спокойно висит на ручке кресла.

— Спасибо тебе, Густав! — откровенно поблагодарил он. — Ты мне подсказал отличную мысль! И завтра же я возьму реванш!

Доктор не спеша собрал с процедурного столика инструменты, использованные шприцы и пустые ампулы, ненужное выбросил в стеклянную урну, остальное убрал в шкаф.

— Если вы хотите отправить парней на драку с русскими в полуобнажённом виде, сэр, то оставьте эту затею сейчас же, — посоветовал он. — Ровным счётом из неё ничего не получится.

— Ты уверен?

— Да, сэр. Что позволено внукам, не позволено рабам.

Дениз рассмеялся, пересиливая звенящую боль в голове.

— Эти сказки можешь оставить себе, Густав! Или выбросить в урну. Я услышал от тебя главное: полуголый парень вынужден будет драться насмерть! И голыми руками! Я это испытал сам! Я научу этих откормленных быков побеждать! Научу их призывать богов!

— Мне очень жаль, сэр, но я предупредил вас.

— Ты умный парень, Густав, но склонен к мистификациям.

Он вдруг оставил свои занятия, придвинул стул, сел напротив и как-то тревожно посмотрел в глаза Джейсону.

— Не спешите делать скоропалительные выводы, сэр, — медленно, с интонацией гипнотизёра, проговорил он и замолчал. И эта пауза заставила молчать Дениза.

В этот момент в комнате вновь материализовался «чёрный вестник» Макнил, застыл изваянием возле двери.

— Плохие новости, сэр, — трагическим басом протянул он. — Команда учёных исчезла из жилого городка в полном составе. Я принял меры к розыску…

Остальное уже доносилось до ушей Джейсона будто сквозь стенку: звенящий пожар боли заполнил всё пространство под черепной коробкой.

Он прижимал резкое, упругое, как хлыст, тело женщины к полу и хватал ртом воздух. Показалось, вместе с дыханием остановилось и сердце, но в груди оставалась боль, щемящая, жгучая, и сейчас она единственная означала, что жизнь ещё не потеряна. Смерть всегда лишает человека болевых ощущений, мало того, испытавшие её говорят, что наступает сладострастный момент, по силе сходный с оргазмом. Сознание оставалось чистым и обострённым, и он сосредоточился на одном — не выпустить её руку с зажатым пистолетом, ибо служанка великолепно владела собой и, держа палец на спусковом крючке «Макарова», не стреляла — ждала, когда он потеряет сознание или силу. Тогда можно будет хладнокровно добить, а если нет — вряд ли они хотят его смерти! — то высвободиться из-под тяжелеющего, вянущего тела, связать, оказать первую помощь — в том случае, если ранение в грудь не смертельное. А потом всадить укол, тот, от которого Иван Сергеевич испытывает страх и полную неспособность к сопротивлению.

Мамонт силился вздохнуть, чувствуя, что только это спасёт его сейчас от давящей слабости и, возможно, от гибели. Он потерял счёт времени и не мог определить, сколько уже не дышит и как долго не бьётся сердце. Невозможность контроля за собственным состоянием, видно, начинала туманить сознание, потому что он не заметил, как Инга сползла с кровати и оказалась рядом, увидел лишь её руки, сомкнутые на горле Айоги. Обмороженные, в рваных лохмотьях кожи, пальцы из ярко-красных стали белыми. Служанка задыхалась, и этот её конвульсивный хрип неожиданно пробил пробку в гортани. Первый вздох напоминал первый вздох новорождённого, потому что вдруг от кислорода опалило лёгкие и голову, так что он застонал от боли и почувствовал, как мощно и гулко застучало сердце — значит, осталось цело! Пуля скорее всего сидела где-то в груди.