Этот резкий бросок в геометрию был вполне в его духе. Не знаю уж, понимал ли я толком, что он говорил, но в его речи была сила, убедившая меня.

– Ваша статья о Горе Аналог меня воодушевила, – заключил он. – Она существует. Мы оба это знаем. Стало быть, мы ее найдем. Где? Тут уж дело за расчетами. Обещаю вам, что через несколько дней я определю ее местонахождение с точностью до нескольких градусов. И мы тут же отправимся, правда?

– Да, но как? Каким путем, каким видом транспорта, с какими деньгами? И на сколько времени?

– Это все детали. Впрочем, я уверен, что нас будет не двое. Два человека убеждают третьего, а дальше все обрастает, как снежный ком, хотя нельзя не считаться с тем, что люди называют «здравым смыслом», бедняги: их здравый смысл – он подобен здравому смыслу воды, состоящему в том, чтобы течь… пока ее не поставят на огонь, чтобы она закипела, или в морозилку, чтобы она замерзла. И все же, будем ковать железо, пока оно не раскалится, уж если не хватает огня. Наметим первый сбор на воскресенье здесь. У меня есть пятеро-шестеро друзей, которые придут наверняка. Один точно, он в Англии, двое других в Швейцарии, но они явятся сюда. Мы с ними раз и навсегда договорились друг без друга в большие походы не отправляться, а уж это будет всем походам поход!

– Я со своей стороны, – сказал я, – тоже знаю нескольких человек, которые могли бы к нам присоединиться.

– Так приглашайте их на четыре часа, а сами приходите раньше, к двум. Мои расчеты наверняка будут готовы… Что, вы уже должны меня покинуть? Ну ладно, выход здесь, – сказал он, показывая на маленькое оконце, из которого свисал канат, – лестницей только Физика пользуется. До свидания!

Я обмотался канатом – он пропах травой и конюшней, – и через несколько секунд оказался внизу, на улице.

У меня было какое-то странное ощущение, весь я был какой-то ватный и совсем неадекватный: поскальзывался на банановых шкурках, рассыпал помидоры, задевал плечами потных кумушек.

Если бы по дороге от Пассажа Патриархов до своей квартиры в квартале Сен-Жермен де Пре я попробовал осознать себя как прозрачного незнакомца, я мог бы открыть один из законов, определяющих поведение двуногих бесперьевых, не способных к осознанию числа «Пи», – такое определение отец Соголь дал особям, к которым принадлежим и он, и вы, и я. Закон этот мог бы быть сформулирован так: «реагирование на последнее высказывание», но проводники, которые вели нас на Гору Аналог, позже растолковали мне этот закон и сформулировали его очень просто: «закон хамелеонства». Отец Соголь действительно убедил меня, и пока он говорил, я был вполне готов последовать за ним в его безумную экспедицию. Но, приближаясь к дому и обретая вновь свои старые привычки, я мысленно все четче представлял себе, как мои коллеги по службе, собратья-писатели, лучшие мои друзья слушают мой рассказ об удивительной беседе, которую я только что вел. Я воображал их иронию, скепсис, жалость ко мне. Я уже начал опасаться своей наивности и доверчивости… настолько, что, рассказывая жене о встрече с Соголем, как бы со стороны услышал, как говорю ей: «забавный человечек», «монах-расстрига», «немного тронутый изобретатель», «экстравагантный прожект»… И вдруг, когда закончил свой рассказ, изумившись, услышал от нее:

– Ну что ж, он прав. Сегодня же вечером начинаю складываться. Вас уже не двое. Нас теперь трое.

– Так ты воспринимаешь это всерьез?

– Это первая серьезная идея, с которой я сталкиваюсь за всю свою жизнь!

И сила закона хамелеонства оказалась так велика, что я снова стал считать затею отца Соголя и в самом деле совершенно разумной.

Презентация приглашенных. – Ораторский трюк. – Постановка задачи. – Недопустимые гипотезы. – До самого конца абсурдности. – Неевклидова навигация в тарелке. – Справочные астрономы. – Каким именно образом существует Гора Аналог, как если бы ее не существовало вовсе. – Некоторая ясность относительно подлинной истории волшебника Мерлина. – Привнесение метода в выдумку. – Солнечные врата. – Объяснение географической аномалии. – Середина земель. – Деликатный подсчет. – Спаситель миллиардеров. – Поэтичный изменник. – Дружелюбный изменник. – Восторженная изменница. – Философичный изменник. – Предосторожности.

НАСТАЛО воскресенье; в два часа пополудни я привел свою жену в «лабораторию» Пассажа Патриархов, а уже через полчаса для нас троих ничего невозможного просто не существовало.

ОТЕЦ СОГОЛЬ почти закончил свои таинственные расчеты, но решил отложить наше с ними знакомство до тех пор, пока не соберутся все приглашенные. А тем временем, в ожидании, мы решили описать друг другу тех, кого мы сюда вызвали.

С моей стороны это были:

ИВАН ЛАПС, от 35 до 40 лет, русский финского происхождения, выдающийся лингвист. Особенно выдающийся среди лингвистов, потому что способен выражать свои мысли (и устно, и письменно) просто, элегантно и правильно, и все это к тому же на трех или четырех разных языках. Автор «Языка языков» и «Сравнительной грамматики языков жестов». Невысокий бледный человечек с лысым яйцеобразным черепом, обрамленным черными волосами, с черными узкими раскосыми глазами, тонконосый, лицо гладко выбрито, рот немного печальный. Блестящий гляциолог, любит высокогорные стоянки.

АЛЬФОНС КАМАР, француз 50 лет, плодовитый и признанный поэт, бородатый, полногрудый, слегка (поверленовски) апатичный, что вполне искупается красивым и приятным голосом. Из-за печеночного заболевания долгие походы ему недоступны, и он утешается тем, что сочиняет красивые стихи про горы.

ЭМИЛЬ ГОРЖ, француз 25 лет, журналист; вкрадчивый, великосветский, без ума от музыки и хореографии, которых пишет блистательно. Виртуоз «отзыва каната», больше любит спуск, чем восхождение. Маленький, довольно странного сложения, худенький, но с пухлым лицом, полными губами и как бы почти без подбородка.

ДЖУДИТ ПАНКЕЙК, наконец; приятельница моей жены, американка лет тридцати, рисует высокогорные пейзажи. Впрочем, она единственная настоящая высокогорная пейзажистка из всех, кого я только знал. Она очень хорошо поняла, что вид с горных вершин не может восприниматься как натюрморт или обычный пейзаж. Ее полотна восхитительно передают круговую структуру пространства высокогорий. Она себя не считает «художницей». Рисует просто для того, чтобы «сохранить память» о восхождениях. Но делает это так творчески, так искусно, что на ее картинах создается искривленное пространство, потрясающим образом напоминающее те фрески, на которых религиозные художники былых времен пытались представить концентрические круги небесных миров.