— Ах, прости меня, — сказал великан. Повернувшись, он опустил руль так, чтобы им можно было управлять в сидячем положении. — Я не хотел проявить неуважение. Твоя лояльность принесла мне облегчение. И я знаю, как следует ценить то, что она смогла сделать.

Он сел на корме и оперся спиной о руль так, что его глаза оказались всего лишь в футе над глазами Кавинанта.

— Да, и как следует жалеть ее — я тоже знаю. Никто во всей Стране ни один человек, ни один великан или ранихин — никто не смог бы доставить тебя… Доставить в Твердыню Лордов быстрее, чем это сделаю я.

Затем улыбка вновь вернулась на его лицо.

— Но ты, Томас Кавинант Неверящий и чужак в Стране, — ты сжигаешь себя слишком расточительно. Я засмеялся, глядя на тебя, потому что ты был похож на петуха, нападающего на ранихина. Ты растрачиваешь себя, Томас Кавинант.

Кавинант двойным усилием обуздал свой гнев и спокойно сказал:

— Ты так уверен в этом? Ты судишь слишком поспешно, великан. Грудь Морестранственника заклокотала от еще одного фонтана журчащего смеха.

— Смело сказано! В Стране появилось нечто новое — человек, обвиняющий великана в торопливости. Что ж, ты прав. Но разве ты не знаешь, что люди считают нас… — Он снова расхохотался. — …Считают нас осмотрительными и чересчур медлительными? Я был избран послом потому, что короткие человеческие имена, лишающие их носителей такой огромной доли истории, силы и значения, даются мне легче, чем большинству представителей моего народа. Но теперь выходит, что не просто легче, а чересчур легко.

Он снова откинул голову и залился самозабвенным хохотом.

Кавинант смотрел на великана так, словно весь юмор последнего был абсолютно недоступен его пониманию. Затем не без усилия он заставил себя расслабиться, положил посох на дно лодки и сел на поперечину, глядя вперед, на запад и на полуденное солнце. Смех великана звучал очень заразительно, в нем смешалось простое неподдельное веселье, но Кавинант чувствовал, что все в нем почему-то сопротивляется этому смеху. Он не мог позволить себе стать жертвой еще одного обольщения. Он уже и так потерял себя в большей степени, чем надеялся когда-либо найти вновь.

«Нервы не восстанавливаются». Эти слова звучали в нем погребальным звоном, как будто они были литургией к нему, иконами с изображением его самого, поверженного и повергнутого в прах. «Великаны не существуют. Я знаю разницу».

Двигаться, выжить.

Он кусал губы, словно эта боль могла помочь ему сохранить равновесие, удержать свою ярость под контролем. Сзади великан вновь тихо запел. Его песня раскатилась подобно рокоту устья мощной реки, впадающей в море, поднимаясь и падая, как прилив и отлив, и ветры древности дули сквозь архаичность слов. В интервалах они переходили в прежний припев:

А затем вновь уносились вдаль. Этот звук напомнил Кавинанту о его усталости, и он лег на носу, чтобы отдохнуть.

Вопрос великана застал его, когда он уже собирался уснуть.

— Ты хороший рассказчик, Томас Кавинант?

Он рассеянно ответил:

— Когда-то был им.

— А потом забросил это дело? Ах, эта история в трех словах не менее грустна, чем любая другая, которую ты мог бы мне рассказать. Но жизнь без сказки подобна морю без соли. А как ты живешь?

Кавинант положил руки на борт и опустил на них голову. По мере того как лодка двигалась вперед, Анделейн раскрывался перед ним подобно бутону, но он не обращал на это внимания, устремив взгляд на струю воды, обтекавшую нос. Бессознательно он сжал кулак вокруг своего кольца.

— Просто живу.

— Еще одна? — вернул его к действительности великан. — Теперь уже в двух словах — и эта история еще печальнее первой. Не говори больше ничего — история в одно слово заставит меня зарыдать.

Если великан затаил какую-то обиду, то Кавинант не смог этого уловить. Голос Морестранственника звучал наполовину дразняще, наполовину доброжелательно. Кавинант пожал плечами и ничего не сказал.

Через мгновение великан продолжил:

— Что ж, для меня такой оборот ничего хорошего не сулит. Наше путешествие будет нелегким, и я надеялся, что ты поможешь скоротать долгие часы с помощью рассказов. Но ничего. Я полагаю, что в любом случае ты не рассказал бы ничего веселого. Опустошитель, убийство вейнхима и надругательство над праздником духов Анделейна. Что ж, кое-что из этого меня не удивляет — наши старейшины не раз предсказывали, что Губитель Душ не умрет так легко, как на то надеялся бедный Кевин. Камень и море! Все это Осквернение — и последовавшее за ним Запустение — за ложную надежду!

Но у нас есть пословица, которой успокаивает наших детей, хотя их не так уж много, — когда они начинают плакать, узнавая про свой народ, про Дом и сородичей, утраченных нами, мы говорим: «Радость в ушах того, кто слушает, а не в устах того, кто говорит». В мире очень мало историй, веселых сами по себе, и у нас должны быть веселые уши, чтобы мы могли бросить вызов злу. Слава Создателю! Старый Лорд Дэймлон Друг Великанов знал цену хорошему смеху. Когда мы достигли Страны, наше горе было слишком велико, чтобы мы могли сражаться за право жить.