Белые, из простого полотна, низко опущенные занавесы с широкими шерстяными басонами и такою же бахромою, отнимали много света у этой и без того уже довольно мрачной комнаты.

На стенах ее висели, в золоченых рамах, большие, почерневшие от времени, картины, а все убранство ее состояло из простых деревянных стульев, обитых кожею, и простого о двух складных половинках стола.

С потолка спускалась люстра, в виде стеклянного круглого шара с одною свечкою, а в простенке, между окнами, было большое в вызолоченной раме зеркало. Комната выглядела неприветливо и угрюмо. [3]

Государь с августейшим семейством находился в столовой, когда заслышан был вдруг пушечный гром со стороны Петербурга.

Так как государь особым приказом воспретил учить войска в послеобеденное время, то обратился к великому князю Александру Павловичу с вопросом:

— Что значит эта пушечная стрельба?

— Может быть, — отвечал тот, — это какой-нибудь корабль прибыл и ему салютуют с крепости.

Вскоре, однако, пальба усилилась.

Павел Петрович, вне себя от гнева, послал адъютанта в Петербург, чтобы спросить у генерал-губернатора, графа Буксгевдена, о причине этой канонады.

Едва успел адъютант уехать, как государь отправил другого, с приказанием Буксгевдену — немедленно явится в Гатчину.

Случилось это в семь часов вечера, и первый курьер прибыл в Петербург уже с наступлением ночи.

Первому гонцу Буксгевден отвечал, что это артиллерийский генерал делал, с его разрешения, испытание пушкам, и что он не мог отказать ему в этом разрешении, так как государь в прошлогоднем приказе, относительно послеобеденных учений, сделал исключение для артиллерии и исключение это еще не отменено.

Ответ этот был доложен государю в 5 часов утра, так как он приказал сообщить ему о том, в какое бы время ни было.

Павел Петрович, хотя и успокоенный этим донесением, остался, однако, в дурном расположении духа.

Утром 25 июля Пален и другие генералы явились во дворец для представления рапортов.

Прибыл и Буксгевден, вызванный вторично курьером. Государь приказал ввести его и стал упрекать в том, что он разрешил то, что воспрещено. Тот сослался на неотмененный приказ прошлого года.

Тогда Павел Петрович сказал ему:

— Это все отговорки для оправдания вашей беспечности, которую я слишком хорошо замечаю. Вы более не Петербургский генерал-губернатор. Ступайте.

Буксгевден, почтительно поклонившись, вышел. Государь приказал позвать к себе Палена.

— Поручаю вам должность генерал-губернатора, и садитесь сейчас же в карету вместе с Буксгевденом и примите от него все дела, касающиеся его ведомства.

Пален нашел все в должном порядке и, говорят, что он отдал полную справедливость своему предшественнику в докладе государю.

Буксгевден говорил друзьям:

— Я уже за три недели предвидел этот удар, и каждую минуту ожидал его. История с артиллерийским учением послужила только предлогом.

Таким образом, важнейшая после генерал-прокурорской должности очутилась в руках согласников.

С этой минуты перемены стали быстро следовать одна за другою. Владимир Сергеевич Похвиснев, сделанный уже ранее сенатором, получил повеление исполнять должность генерал-прокурора. Увольнение разных лиц от службы посыпалось градом.

Граф Буксгевден с того дня был отрешен от должности генерал-губернатора, рапортовался больным и не выходил из дома, твердо решившись дождаться лишь сентября, чтобы просить о совершенном увольнении от службы, так как он еще числился шефом одного из пехотных полков.

Все прежние многочисленные друзья покинули опального губернатора.

Верным ему остался один товарищ министра уделов, Иван Сергеевич Дмитревский.

Пален даже заметил ему раз, что видел его карету на Литейной улице.

— Это у Буксгевдена! — громко ответил Дмитревский. — Пока он в городе, я буду посещать его. И чтобы никто не воображал себе, что я намерен прятаться, я приказал стоять у его подъезда экипажу с моим гербом и моею ливреею.

— Это непрактично! — возразил Пален.

— Чувство дружбы старше практичности. А, впрочем, ведь он не преступник и, надеюсь, что меня мои друзья не перестанут посещать, когда я более не буду товарищем министра.

В одно из воскресений Иван Сергеевич встретил у Буксгевдена, кроме офицеров, еще одного господина, образ мыслей которого хорошо известен Дмитревскому.