Не в этом ли моя надежда? Я никогда не хотел стать во главе восстания. Но руки и ноги мои уже ныли, предвидя грядущую участь: лицо вспухло от побоев. Узилище было чернее ночи.

На рассвете меня перевели из дома Каиафы в комнатку при дворе Понтия Пилата. Один из стражников сообщил мне по пути, что Иуда вернул тридцать серебряных монет, которые заплатили ему старейшины.

— Священники не знали, что делать с этим подношением, — рассказывал стражник. — Кровавые-то деньги в сокровищницу класть не положено.

Священники отказались принять сребреники. Иуда бросил их наземь и ушел.

А потом повесился. Часа три назад.

Непостижимо! За что расплатился Иуда? За недостаток веры в Отца? За недостаток преданности мне? Я не мог говорить. И не смел. Чтоб не расплакаться. Одной половиной своего сердца. Или обеими?

Меня привели к Понтию Пилату, человеку небольшого роста, с острым носом и угловатыми плечами. Колени у него тоже были острые, выпирающие, словно взбираться по служебной лестнице ему помогали не только ум, но и ноги. Кстати, о носе: редко встретишь тупицу с острым носом. Никакой доброжелательностью от Пилата не веяло, но было видно, что он утомлен и не так уж жаждет моей смерти. Похоже, он считал меня не врагом, а скорее — вестником перемен. Возможно, недобрых перемен.

Он обратился к подошедшим священникам:

В чем вы обвиняете этого человека?

Господин прокуратор, он мутит народ и пытается обратить его в другую веру.

Тогда заберите его. И судите по своим законам.

Наши законы не разрешают предавать смерти.

Так и было. Право на казнь принадлежало только римлянам. Поэтому Понтий Пилат, покинув судилище, удалился для размышлений. Вернувшись, он задал священникам еще несколько вопросов. Они ответили, что я запрещал людям платить дань Кесарю, а себя называл царем. Пилат спросил:

Ты называешь себя царем иудеев?

Это сказали другие? — ответил я вопросом на вопрос.

Евреям виднее. Тебя привели сюда твои священники. Что ты сделал?

Мое царство не в этом мире, — отозвался я.

Он взглянул на меня повнимательнее. но с усмешкой. Лицо мое было в синяках и ссадинах.

Тем не менее ты — царь? — спросил он снова.

Я царь в одном: я — свидетель истины.

Что есть истина? — произнес Пилат. Он не умел верить, но умел говорить. — Где есть истина, там нет мира. Где царит мир, истины не найдешь.

Книжники и священники, присланные Каиафой. недовольно загудели. Уж им ли, правоверным евреям, не знать, что есть истина? В то утро истина у них была одна: римляне должны приговорить меня к смерти.

Переждав их ропот, Пилат снова спросил:

— Так что есть истина?

И сам же ответил:

— Истина в том. что имею. В земле. Особенно в бумаге на владение землей, А еще больше истины в законе о разделе земли. Поскольку ты из Галилеи, судить тебя должен не я, а Ирод. Он, согласно римскому разделу, правит Самарией. Идумеей и Галилеей. Но Ирод сегодня в Иерусалиме. И не просто в Иерусалиме, а здесь, у меня в гостях. Он уже говорил, что желает тебя видеть. Весьма наслышан. Видно, жаждет чуда. — Пилат улыбнулся. — Сумеешь сотворить чудо в доме язычника? Вдруг здесь хозяйничают языческие боги, а не единый Бог иудейский?

Меня провели через анфиладу внутренних дворов в покои Ирода Антипы. Он оказался тучен и немногословен. Красавица, сидевшая рядом, занимала его куда больше, чем я. Однако, когда солдаты захихикали, увидев мои грязные одежды. Ирод повелел принести другое платье, какое пристало носить царю. Или — поправился он тотчас же — царским придворным. И приказал надеть его на меня.

Затем он произнес:

— Поскольку ты находишься в Иерусалиме, судить тебя должен Понтий Пилат.

Казалось, Ирод сам доволен сказанным. Он с радостью отошлет меня к Понтию Пилату. Не захочет иметь дела с братом убитого им пророка — благо рядом есть другие, чьими руками можно со мной расправиться.

— Поскольку ты родом из Галилеи, из подчиненных мне земель, я отошлю тебя обратно к Пилату в достойном одеянии, — сказал Ирод и захлопал маленькими, глубоко посаженными глазками. Как, должно быть, крепко зажмурились эти глазки при виде окровавленной головы Иоанна Крестителя! На меня Ирод больше не глядел. Рука его блуждала по телу женщины.

Стражники провели меня обратно через все покои к Понтию Пилату. Перед ним стоял Каиафа. Похоже, первосвященник тоже плохо спал этой ночью.

Говорил Пилат:

— Вы обвинили этого человека в том, что он хочет обратить ваш народ в иную веру. И прислали ко мне. Но я не нахожу его виновным в подстрекательстве к бунту против римлян. Ирод тоже не видит его вины. Смотрите, Ирод даже надел на него пурпурные одежды. Поэтому я велю его выпороть и отпустить. Смертный приговор можно вынести лишь за серьезные провинности. В конце концов, смерть слишком тяжкое наказание.

Я понимал: это не состязание в логике, это игра. Каиафа ничем не выдал своего недовольства. Он лишь печально улыбнулся, словно знал, что римское правосудие обойдется ему сегодня дорого. Понтий Пилат наверняка готов меня казнить — но только за свою цену.