Шрифт:
— Утром осмотр замка и садов, разбитых Ленотром, — ответил англичанин.
— Во второй половине дня месье Фенестранж расскажет о Людоеде, — добавил немец.
Вечером они распили несколько бутылок Клико. Должное количество их перепало и на долю шофера. Наутро все четверо встали с головной болью.
Осмотр замка и садов не состоялся. К тому же явился сокрушенный метрдотель и сообщил, что после завтрака его заведение закрывается. Он-то ведь рассчитывал на многочисленных участников съезда и гостей, но их приехало так мало, что ему осталось только закрыть двери. Бедняга весьма сожалел и долго извинялся.
На завтрак подали холодные остатки ужина, обильно залитые майонезом.
— После дневного заседания поедем вместе, — предложил Тюиль своим новым друзьям. — В машине найдется место для вас обоих.
Приглашение было принято с благодарностью.
В громадном зале сидело не более двадцати слушателей.
Войдя в зал, трое приятелей заметили, что его обстановка слегка изменилась: позади трибуны к стене было прислонена большая картина. Видимо, ее взяли из провинциального музея. На медной пластинке было выгравировано: «Багаж Людоеда — Тимолеон Лобришон — Салон 1874 года». «Багаж» представлял собой громадный парусиновый заплечный мешок, из которого выглядывало пять или шесть заплаканных девочек.
Почти тут же на кафедру поднялся докладчик, месье Фенестранж из Дурдана, и начал велеречиво превозносить картину.
— Поглядите, господа, на личики этих несчастных, искалеченные страданием и страхом, и скажите, разве не сжимается у вас сердце, разве не охватывает вас ужас при мысли, что эти невинные жертвы появятся в жареном или вареном виде на столе Людоеда, этого чудовища старых сказок!
Альбен Тюиль и его друзья уселись в первый ряд. Позади них в креслах скучали немногочисленные фольклористы, солидные люди с брезгливыми лицами.
Шофер Петрус Снепп покинул гостиницу последним, потому что выпил вместе с метрдотелем несколько рюмок. Он забрался глубину зала, где никому не мешал и где его почти не было видно.
А чем еще ему было заняться? Ближайшее кафе находилось на расстоянии целого лье, а на улице свирепствовали ледяной дождь и резкий ветер.
Фольклористы начали поклевывать носами, видимо доклад Фенестранжа их не интересовал. Но тот без смущения продолжал:
— Кошмарнейший образ Людоеда появился много веков назад. Возможно, он родился во времена циклопа Полифема, самого страшного из чудовищ, встреченного Одиссеем. А может быть, источником его появления послужила ужасная легенда об Уголино, который съел своих детей…
В зале возник шум, невысокий человечек с козлиной бородкой встал и прервал докладчика:
— Уголино был любящим отцом. Дети добровольно пожертвовали собой, чтобы спасти его от голодной смерти!
— По правде говоря, — сказал Фенестранж, — для меня это не имеет значения. Мне хочется побыстрее выпутаться из сетей древних легенд. Я полагаю, многие фольклористы согласятся со мной, что в основе всех страшных сказок о Людоеде лежит чудовищная личность Жиля де Рэ, этого кровавого убийцы детей…
Петрус Снепп зевнул, но подремать не решился, зная, что громко храпит во сне. Он принялся отбивать пальцами детскую считалочку:
Мальчик-с-пальчик бестолковыйПокупать пошел корову,Но купил себе теленкаИ в придачу — поросенка.— Жиль де Рэ принес в жертву дьяволу около трехсот детишек в своих замках Тиффож и Машкуль! Но его не удовлетворяло просто убийство, он любил сначала обласкать детей, а потом наслаждался, глядя, как они умирают в ужасных муках.
Пальцы у Петруса Снеппа устали, и он сменил ритм:Этого зарезали, этого прихлопнули,Этого зажарили и с аппетитом слопали.Мама Людоедина Кроху пожалела,Потому что маленьких мальчиков не ела.— Кто осмелится утверждать, что Жиль де Рэ не был чудовищем и любителем человечины? Где останки его жертв? И не появлялись ли они на его столе в жареном или вареном виде?
— Это не доказано! — крикнул человек с бородкой.
— Может быть… Но не будем удаляться от темы. Жиль де Рэ и есть то чудовище из плоти и крови, которое породило призрак Людоеда.
Интерес к докладу Фенестранжа падал, ибо докладчик оставил фольклор в стороне и пустился в исторические дебри. Он сыпал именами и датами: Жанна д'Арк, 1412, 1415, 1431, Карл VII, герцог Жан де Бретань, Прелати, Жан де Малетруа…
Тюиль дрожал; он любил тепло и яркий свет и ненавидел холод и тьму. Джеймс Петридж впал в благодушное самосозерцание и смотрел прямо перед собой. У Буманна урчало в животе, ибо завтрак не утолил его тевтонского голода. К тому же его ноздри стал щекотать приятный аромат кухни: где-то в глубинах королевского дворца жарили лук!