Дон Хуан поднялся и обратился ко мне с видом оратора. Он ткнул в меня указательным пальцем и затряс головой,

— Человек мечется не между добром и злом, — сказал он патетически, схватив солонку и перечницу и потрясая ими, — его истинное движение — между отрицательным и положительным.

Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.

— Вы не правы! Никакого движения тут нет, — продолжал он, как бы возражая сам себе. — Человек — это только разум.

Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем опустил.

— Как видишь, — сказал он мягко, — мы легко можем заменить разум чилийским соусом и договориться до того, что "человек — это только чилийский соус". Это не сделает нас более ненормальными, чем мы уже есть.

— Боюсь, я задал не тот вопрос, — сказал я. — Может быть, мне правильнее было бы спросить, что особенного можно найти в области за островом.

— Нет возможности ответить на это. Если я скажу — «ничего», то я только сделаю нагваль частью тоналя. Могу сказать только, что за границами острова находится нагваль.

— Но когда ты называешь его нагвалем, разве ты не помещаешь его на остров?

— Нет, я назвал его только затем, чтобы дать тебе возможность осознать его существование.

— Хорошо! Но разве мое сознавание не превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?

— Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал нагваль и тональ как истинную пару. Это все, что я сделал.

Мы чувствуем, что есть еще одна часть нас, но когда стараемся определить эту другую сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет нас своими хитростями и заставляет устранять малейшие намеки на другую часть истинной пары — нагваль.

Когда мы выходили из ресторана, я сказал дону Хуану, что он был прав, предупреждая меня о трудности темы. Всей моей хваленой интеллектуальности явно не хватало для восприятия объяснений его концепции. Я спросил, не лучше ли. мне сейчас пойти в гостиницу, прочитать свои записи и еще раз все обдумать. Он ответил, что не стоит придавать такое большое значение словам.

Мы пришли в небольшой парк перед собором.

— Здесь мы и остановимся, — сказал он, садясь на скамейку. — Это идеальное место для наблюдения за людьми. Отсюда мы сможем видеть как прохожих на улице, так и прихожан, идущих в церковь.

Он указал на широкую людную улицу и на дорожку, усыпанную гравием, ведущую к церкви, Наша скамья находилась как раз посредине между церковью и улицей,

— То, что ты называешь провалами в восприятии — это нагваль. Чтобы говорить об этом, мы должны заимствовать понятия с острова тональ, поэтому лучше ничего не объяснять, а просто перечислять проявления нагваля.

— Это трудно, — продолжал он. — Я знаю это. Но поскольку эта тема служит для тебя последним барьером и заключительным этапом моего учения, можно без преувеличения сказать, что она охватывает все, о чем я говорил тебе с первого дня нашей встречи.

Мы долго молчали. Я чувствовал, что мне нужно подождать, пока он не закончит своего объяснения, но ощутил внезапный приступ тревоги и поспешно спросил:

— Нагваль и тональ внутри нас? — Он пристально посмотрел на меня.

— Очень трудный вопрос, — сказал он. — Сам ты сказал бы, что они внутри нас. Я бы сказал, что это не так, но мы оба были бы неправы. Тональ твоего времени призывает тебя утверждать, что все, имеющее отношение к твои мыслям и чувствам, находится внутри тебя. Тональ магов говорит противоположное — все снаружи. Кто прав? Никто. Внутри ли, снаружи — это совершенно не имеет значения.

Я не отступал. Я сказал, что когда он говорит о «тонале» и «нагвале», то это звучит так, словно существует еще и третья часть. Он сказал, что «тональ» "заставляет нас" совершать поступки. Я поинтересовался: кого это «нас»?

Он уклонился от прямого ответа.

— Все это не так просто объяснить, — сказал он. — Какой бы умной ни была защита тоналя, нагваль всегда прорывается на поверхность. Однако его проявления всегда ненамеренны. Величайшее искусство тоналя — это подавление любых проявлений нагваля таким образом, что даже если его присутствие будет самой очевидной вещью в мире, оно останется незамеченным.

— Незамеченным для кого?

Он усмехнулся, покачав головой. Я настаивал на ответе.

— Для тоналя, — ответил он. — Речь идет исключительно о нем. Я могу ходить кругами, но пусть это тебя не удивляет и не раздражает. Ведь я предупреждал — понять то, о чем я говорю, очень трудно. Мне приходится погружаться вместе с тобой во все это пустозвонство, потому что мой тональ сознает, что это разговор о нем самом. Другими словами, мой тональ использует себя самого, чтобы понять ту информацию, которую я хочу сделать ясной для твоего тоналя. Скажем так, когда тональ обнаруживает, насколько приятно говорить о себе, он создает термины «я», "меня" и им подобные, чтобы говорить о себе не только с самим собой, но и с другими тоналями.