Один был прирожденный воин, второй — гранд и рыцарь, никогда не державший в руках оружия тяжелее гибкой рапиры. Один был уроженец севера и глухомани, второй — юга и цивилизации. Один, познавший божественное пламя в ладонях, был уже мудр, хотя, вероятно, посмеялся бы над тем, кто сказал бы ему об этом.

Второй, поминавший имя бога чаще, чем следовало, был еще глуп, но вцепился бы в глотку всякому, кто посмел бы уличить его в глупости.

Эти двое сходились все ближе, взаимно притягиваясь, как два разных магнитных камня. А между ними был Тай Цзон.

Поэтому Тай Юань сделал все, чтобы Конан оказался в его княжестве прежде зингарца — большего не мог сделать никто, да это и не требовалось. «Пути Митры неисповедимы, но, если вдруг удается увидеть малую толику задуманного Пресветлым, дивишься лишь, как это не ясно всем и каждому с той же отчетливостью, что и тебе», — вспомнил Юэнь слова Учителя и, успокоившись, стал ждать развязки.

Развязка последовала быстро. Тай Чанра, столица княжества, стояла на древней земле, хранимой древними богами, такими древними, что их имен не помнил даже сам Митра Жизнеподатель. Они смеялись, отпустив зингарца из живого мрака своего храма, и многие годы спустя принц Римьерос не раз просыпался в холодном поту, услышав во сне их тихий смех. Их вмешательства да еще нескольких вылазок Конана оказалось пришельцам вполне довольно, чтобы поспешить убраться восвояси.

Но Конана к тому времени уже заботило не это. Вызванный из столицы письмом «какого-то кайбона», он обещал своей шайке награду за помощь незнакомцу, рассчитывая на эту награду и сам. Узнав же в кайбоне старого друга и увидев овечьи повадки его кроткого трудолюбивого народца, киммериец начал подумывать о том, как бы ему убедить своих спутников отказаться от посуленных им золота и камней.

Когда же Тай Юань помянул Учителя, живущего в чудесном саду среди пустыни и гор, Конан, опомнившись от изумления, просто сказал ему: «Брат мой, я не уеду отсюда, пока не увижу, что ты здоров», — и зингарец с его рыцарями был забыт им прежде, чем скрылась в джунглях последняя повозка их обоза.

В тот же день Конан, оставив своих спутников наслаждаться славой спасителей княжества, ушел с Тай Юэнем в горы. Они бродили из одной долины в другую и переходы их были отмерены расстоянием, отделяющим одну быструю горную речку от другой. Иногда, найдя синее, как глаза киммерийца, маленькое озерцо, сплошь покрытое крупными листьями лотоса, они задерживались на два-три дня, купаясь по утрам в теплой, как парное молоко, воде и ловя непуганую рыбу почти руками.

Они почтя все время молчали, а когда говорили, то о тон, где лучше устроить стоянку и что добыть на следующий ужин, но это молчание было сродни тому, в котором пребывал Конан, бродя среди яблонь в саду Учителя. Он недаром назвал Юлдуза братом — все, кто когда-либо побывал в том саду, неважно, осенил их Митра своей благодатью или нет, становились друг другу ближе, чем кровные родственники.

Как однажды сказал Конану Эйрим Высокий Шлем, когда они третий день пили в его усадьбе: «Брат всегда остается братом, даже если стал врагом. Все, что есть у человека, это братья и враги, он жив, пока они есть». Эйрим, и краем уха не слыхавший о волшебном саде Учителя, имел в виду, что братья, даже став врагами, все равно остаются братьями. Но к воспитанникам Учителя это не относилось, они не могли стать врагами…

Постепенно горный воздух, напоенный ароматами весны, обилие мясной пищи, солнце и дальние переходы свели на нет кашель Юлдуза. Даже во сне он теперь дышал ровно и легко, словно и не болел никогда.

Дважды сменились все лики луны, и, когда тонкий серп начал наливаться светом в третий раз, Конан повернул назад. В Тай Чанру они возвращались так же неспешно, как и уходили от нее, и путь домой занял еще четыре безмятежных дня. Селений они избегали, не желая, чтобы весть об исцелении князя слишком рано достигла столицы — Юэнь хотел явиться к Фейре сам, опередив слухи.

Поэтому к городу они вышли в сумерках и прошли по его витым улицам никем не замеченные, потому что жители уже спали, а собаки встречали их лишь глухим довольным ворчанием, выбегая навстречу и тычась мордами в руки князю. Он был здесь хозяин, и его знали все.

Окликнули их уже у самой лестницы со львами, ведущей ко дворцу — на ее широких площадках несли ночную стражу воины-вендийцы, единственные вооруженные люди во всей стране.

— Это я, Кхиршти, — отозвался князь негромко. — Тс-с. Оповести остальных стражей, чтобы нас больше не задерживали, но не вздумайте никого будить.

Воин, не выпуская из рук копья, согнулся в ритуальном поклоне, сложив ладони у груди. Когда он выпрямился, в темноте блеснула его белозубая улыбка.

— Добро пожаловать домой, магадева, — проговорил он и помчался исполнять сказанное.

Но то ли вендийцы, как ни старались, обсуждали новость слишком громко, то ли кто-то из них все же шепнул княгине, что вернулся ее муж и повелитель, потому что в дверях галереи, ведущей в жилые покои, их встретила Фейра — полуодетая, с лампой в руках.

В первый миг она застыла в изумлении, а во второй — бросилась Тай Юэню на шею, плача и смеясь одновременно. Он гладил ее волосы, а она, не выпуская мужа из объятий, повернула к Конану улыбающееся, мокрое от слез лицо. Киммериец заранее нахмурился, ожидая шумных излияний благодарности и восторга, кои так присущи женщинам, но услышал: