— А ну-ка, плюнь мне в эту кучу, приятель, — велел киммериец, когда сложил траву и ветки в наскоро сооруженном очаге прямо на песке. — Да не так, как в ту посудину, а тихонько.

Дракон повернул голову и фыркнул. Две или три искры упали в очаг, трава занялась, и Конан, терпеливо подкладывая огню ветку за веткой, разжег, наконец, настоящий костер. После этого он разложил на песке позаимствованную у разбойников одежду, а когда прогорела первая зола, сунул в нее моллюсков.

— Как ты можешь это есть, — проворчал дракон, с отвращением глядя на его приготовления. — Хуже жуков! Почему бы тебе не питаться еще кузнечиками и ласточкиными гнездами, как это делают местные жители?

— Когда хочешь есть, сожрешь любую гадость, — резонно возразил Конан. Створки раковин раскрывались в горячей золе с треском лопающихся почек. — А эти хоть соленые. У каждого свои слабости. Вот у тебя, например, слабость жечь корабли. Спору нет, на этом были одни мерзавцы, их следовало проучить. Но почему же всех до единого и вместе с кораблем? Это у тебя обычай такой — никого не оставлять в живых?

Дракон криво усмехнулся. В его желтых зрачках отражалось пляшущее пламя.

— Можешь считать, что обычай. А на самом деле — просто необходимость. Никто из живущих у берегов Лемурийского моря не должен остаться в живых, если единожды меня видел.

— Почему? То есть я понимаю, ты боишься, что на тебя начнут охоту и сюда потянутся сотни рыцарей, готовых принести твою голову какой-нибудь прекрасной принцессе. Но тебя же не берет никакая сталь и плаваешь ты, как дельфин. Чего тебе бояться?

Моллюски были уже готовы. Дракон, чуть прищурив глаза, смотрел, как Конан палочкой вытаскивает их из костра и раскладывает на песке — стыть. Пошевелив ноздрями, он втянул в себя воздух, запоминая запах, и чихнул.

— Пф! Ну и вонь! Странный у тебя вкус, право. Но ты прав: каждому свое. Тебе — сталь или яд, а мне — флейту.

— Что значит: тебе — флейту? Тебя можно убить бамбуковой палочкой с десятком дырочек?

Дракон пошевельнулся, отчего волна с шипением набежала на берег, едва не залив костер Конана.

— Поклянись, что никому не скажешь! — изрек, наконец, ящер, и киммериец удивленно поднял брови. — В конце концов, раз мы теперь странствуем вместе, тебе нужно знать, чего опасаться. Ну, поклянись!

— Клянусь именем бога своего, Крома, Владыки Могильных Курганов, который примет меня и будет судить после смерти, — торжественно проговорил Конан, положив на бок ладонь правой руки — туда, где, по его представлениям, находилась печень, средоточие всех жизненных сил. — Так чего мне нужно опасаться?

— Человека с флейтой. Услышав эту музыку — если только она не смешивается с чем-нибудь более грубым, — я перестаю принадлежать себе. Я пойду за этим человеком на край света и сделаю все, что он прикажет. Меня так однажды уже поймали. Это было давно, больше тысячи лет назад, но если хоть где-нибудь в Кхитае осталась легенда о том, как управлять драконом… — Он покачал головой и добавил со вздохом: — Единственное средство — одним ухом лечь на землю, а второе заткнуть хвостом. Но не всегда успеваешь.

Глядя на его унылую морду, Конан невольно представил себе этого огромного зверя в такой нелепой позе — и расхохотался.

— Да уж, страшное оружие! Но ведь даже если тебя поймают и уведут на край света, то все равно не смогут с тобой ничего сделать! Разве что усыпят.

— «Ничего»! — возмущенно передразнил его дракон. — Ничего! По-твоему, пятьдесят лет в золотой клетке — это ничего? Ладно, Сет с ней, с клеткой, но ведь они еще и заставляли меня воевать! Ты сокрушаешься, что я потопил тот корабль, а я тебе на это могу сказать, что все потопленные мною корабли — это капля в том море крови, что я пролил за эти пятьдесят лет. Я убивал, убивал и убивал, не зная ни отдыха, ни покоя. Император распустил армию, потому что достаточно было вывести на поле битвы меня — и битва могла считаться выигранной. Ты полагаешь, приятно быть игрушкой в чужих руках? Да еще в таких кровожадных?

На это Конан мог возразить, что дракон и сам был не прочь заполучить себе как можно больше интересных игрушек — ту же Раину, например, — но промолчал. Так вот почему дракон спрашивал, не обучен ли Конан игре на флейте! Пятьдесят лет в клетке и выходить только на бои! Да, раз такое испробовав, станешь осторожен. Конан сам не раз попадался в такую клетку: был он гладиатором и в Халore, столице Гипербореи, и в Хаббе. Он знал, что такое однообразие дней за решеткой, знал и чувство ненависти к самому себе, с которым выходишь на арену выпустить кому-нибудь кишки на потеху публике.

Как видно, дракон умел слышать и настроения, потому что вдруг вылез из воды, встряхнулся и потянулся, как огромная кошка. Свившись в огромное кольцо вокруг костра, он лег на песок и сказал ворчливо:

— Ложись-ка поспи. До открытия лавок на базаре еще далеко. Спи, а я посторожу тебя. Завтра нам многое еще нужно сделать, прежде чем отправляться через всю Камбую к Вендийскому морю.

Нинбо оказался вполне сносным городом, не слишком большим, но оживленным и веселым. В гавани его межстовесельных торговых судов сновали сотни вертких джонок, маленьких лодочек с косыми желтыми или оранжевыми парусами, шумный торг шел прямо у причалов.