Чико усмехнулся.

— Я бы на вашем месте точно так и сделал…

Он снова потянулся к бутылке.

— Э, нет, — остановил его Берл. — Сначала толкай свою речь. А то с трибуны упадешь.

— Что ж… — Чико глубоко, как перед нырком, вздохнул. — К девяносто первому я в этом бизнесе уже не одну собаку съел, а целую стаю, причем большую. Без малого десять лет — это тебе не игрушки. Ну, не все десять… два раза в серединке пробовал завязать. И не смог. Тебе не понять. Я и сам-то не очень понимаю. Это как наркотик — тянет и все тут. Адреналин, наверное. Хотя, с другой стороны, какой там адреналин? Ведь не дерешься ни с кем, и опасности тоже вроде как никакой. Даже без «вроде как» — просто никакой.

— Проституция у нас не то что разрешена, но и не запрещена. Власти просто делают вид, что ее нет. Нельзя сутенерствовать, нельзя содержать публичные дома. Но эти два «нельзя» — никакие не «нельзя», а булшит, бычье дерьмо, да еще и тонким слоем намазанное. Потому что достаточно повесить вывеску «массажный кабинет» или какую другую… скажем, «курсы кройки и шитья»… и все — никакой закон тебя не тронет. И полиция такой кабинет не преследует, а наоборот, приветствует. По двум причинам: личной и общественной.

— Ну, личная — понятно. Во-первых, мент тоже человек, в том смысле, что потрахаться любит. Сам понимаешь, неудобно ему перед женщиной утром полицейской дубинкой трясти, а вечером — дрыном своим персональным. А бывает еще смешнее. Помню, как-то наехали на меня с облавой. Так один мент наручники вытащил, чтобы, типа, девушку в участок вести, а она ему в лицо смеется. «Я ж тебя, говорит, этими же наручниками вчера к кровати пристегивала!» Во как. Ну а во-вторых, дружба с хозяином кабинета тоже не без выгоды. И ничего в этом плохого нету. Они его от всякой нечисти охраняют, ну а он, соответственно…

— А общественная польза тоже очевидна. Допустим, позакрывали бы все кабинеты — что, от этого проституция бы кончилась? Как бы не так! Просто перешли бы работать на улицу, вот и все. А на улице — сам понимаешь, кого только нету. И мразь всякая, и беспредельщики, и маньяки, один другого заковыристей, и наркота, и ножички… Короче, не будь кабинетов, преступность бы вдвое выросла, а то и больше. Вот тебе и весь ментовский расчет.

— Ты и впрямь как перед комиссией кнессета выступаешь, — насмешливо заметил Берл. — На заседании по легализации проституции. Может, сразу к сестрам перейдем? Как их звали, помнишь?

— Ты бы тоже помнил, если бы тебя полгода по следователям таскали… — Чико покачал головой. — Виктория и Ангелина. Такие имена. Язык сломаешь.

— Что такое? — встрепенулся Колька. — Он их помнит? Кацо, переведи. Что он говорит?

— Что-то помнит… — неохотно подтвердил Берл. — Осталось только выяснить — что. Потерпи еще чуть-чуть, Коля, не торопи события. Пусть сначала выложит свою историю. Мы свои вопросы задать всегда успеем. Ты пока выпей, что ли. Расслабься.

Колька взял бутылку, налил по полстакана себе и Чико.

— Спасибо, каппара, — улыбнулся тот. — Он что, вообще ни слова не просекает? Нет? Может, и к лучшему. Ты ему потом по-своему перескажешь…

Он выпил и наморщил лоб.

— На чем я остановился? На ментах?

— Про ментов я уже понял, — возразил Берл. — Теперь давай про сестер.

— Что? — недоуменно переспросил Чико. — Про сестер? Ээ-э, нет… — он шутливо погрозил пальцем и прыснул дурацким пьяным смехом. — Ээ-э-э, нет! Теперь вы все от начала до конца выслушаете, всю мою речь, понял? А иначе какого хрена я ее так долго репре… ретре… репретировал?!

— Черт! — Берл с досадой хлопнул по столу. — Уже надрался, сучий потрох! Зачем ты ему наливал? Я сказал: «выпей», а не «выпейте».

Колька виновато пожал плечами.

— Из вежливости…

— Из вежливости… — передразнил Берл и повернулся к Чико. — Ладно, валяй свою речь, только побыстрее. И арака больше не проси, алкоголик.

— Сам алкоголик! — огрызнулся расхрабрившийся Чико. — Где это видано, чтобы русский марокканца алкоголиком называл?.. Не-е-ет, каппара, у нас свои развлечения… другие…

Он хихикнул и снова потер лицо обеими ладонями, мелко тряся над столом черными с проседью кудряшками.

— Другие… вот и бизнес этот — как наркотик. И адреналин тут ни фига ни при чем. Не в адреналине дело. Дело в похоти, вот. В похоти, в силе желания. Смотри. Вот, допустим, ты заходишь в комнату, и там есть всякие люди — мужчины, женщины… и ты смотришь на них просто так — ну, как обычно. Кто они для тебя? — Куклы, манекены в одежде. Коллеги, например. Или друзья. Или соседи, или просто незнакомые люди, но они обязательно тоже чьи-то коллеги или соседи, или еще кто. Так ты на них сответственно и смотришь, и нет в тебе никакой силы желания, ничего в тебе не шевелится — ни в сердце, ни в штанах. А если и подумаешь чего ненароком при виде какой-нибудь короткой юбчонки, то тут же эту мысль и подавишь, потому как неуместно, неловко, не положено.