— А это как раз был 2002 год. Самое горячее время. Тогда всех мобилизовали, даже стариков за пятьдесят. Настоящая войнушка. Арабоны взрываются в автобусах, в кафе, как хлопушки в Пурим. Гады.

— Комендант меня увидел — руками замахал: «Пошел, — говорит, — вон отсюда, Барух Давидов, и без тебя тошно!» Я ему говорю: «Как же так? Ты вон — стариков призываешь, а мне не даешь Родину защитить от общего арабского врага?!» А он мне: «Стариков призываю, а психов — нет! А ты, Давидов, псих, каких мало, и вообще, говорит, ЦАХАЛ сделал в свое время ошибку, мобилизовав такого маньяка, как ты!» Повторил, то есть, за тем судьей, почти слово в слово.

Барух усмехнулся.

— Но со мной так нельзя. Когда мне говорят «нет», я еще крепче на своем стою. Лег я у него прямо в кабинете на пол и лежал, пока он не сказал: «Ладно!» Ага. Думал дать мне такую работенку, чтобы сразу расхотелось. Такую, куда никто не пойдет, не то что по своей воле, но и по приказу. Только психи. «Черт с тобой, — говорит. Будешь, — говорит, — бульдозеристом. На Д-9. Как раз для тебя работенка. Ты когда-нибудь на тракторе ездил?» А у меня — какой там трактор! — и тачки-то своей никогда не было. И прав тоже. «А как же! — говорю. — Водил, вожу и буду водить! Подавай сюда свой Д-9!»

— Ну вот… — Барух сокрушенно покачал головой. — Дурак был, не знал на что шел. Я же этих «медведей» до того и не видал ни разу. Приехал прямиком в Дженин, в самый ад. Командир говорит: «Хорошо, что приехал. Садись и езжай в касбу, там ребята без еды третьи сутки, носа высунуть не могут.»

— Ну, посмотрел я на это чудо, и, сам понимаешь… душа в пятки ушла. «Как же, — думаю, — я с такой махиной справлюсь?» А там еще один бульдозерист был, к которому я сменщиком приехал. Хороший такой парень, тайманец. «Слышь, друг, — говорю. — Покажи ты мне, ради Бога, за какие палки тут дергать, а уж дальше я сам.» Ну, он и показал. Проползли вместе сто метров туда, сто метров сюда… «Все, говорю, спасибо, братишка.» И вперед, в касбу. А в касбе… мама моя, мамочка… Они ведь к обороне несколько месяцев готовились. Сотни две террористов, не меньше. Заминировали каждый метр, каждую стеночку; в каждом окошке по снайперу. Участок-то крошечный, сто на сто метров, как два футбольных поля. Зато застроен так, что по некоторым улицам на велосипеде не проехать — такие узкие.

— По-хорошему, конечно, надо было пустить авиацию, да и… Но нельзя. Потому что жителей они, суки, из домов не выпускали. Понимаешь, какой салат получался? Все вперемежку: террористы, дети, бабы, старики. В общем, ничего не применить — ни авиации, ни танков, ни артиллерии. Только пехоту. Чтобы, значит, из этого салата дерьмо пинцетом выковыривать. А пехоте они такую встречу приготовили, что несколько сотен наших пришлось положить бы на этом гектаре не глядя, за милую душу. За день до моего приезда там погибли тринадцать ребят из спецназа. А ребята из нашего спецназа — это не какие-нибудь фраера. Я тебе сказал, что мины там были повсюду? — Соврал! Их там было в десять раз больше, чем «повсюду»! Во как!

Он торжествующе пристукнул кулаком по колену. Колька вздохнул. Судя по всему, разговорчивый бульдозерист твердо вознамерился поведать ему о своих боевых подвигах со всеми леденящими душу подробностями. Но деваться все равно было решительно некуда. Такими темпами до Гуша еще ползти и ползти… Хозяин молчал, искоса поглядывая на пассажира и всем своим видом приглашая задать очевидный вопрос.

— Ну и что же вы сделали? — спросил Колька, с трудом изображая заинтересованность.

— О! — с облегчением воскликнул Барух. — Я думал, ты уже никогда не спросишь. Вот то-то и оно! Вот эта железяка все и сделала! Ты пойми, чудак: шестьдесят тонн! Этому медведю никакая мина не страшна. Возьми, к примеру, танк. Если танку под брюхо большой заряд подложить, то каюк и машине, и экипажу. Даже новая «Меркава» не выдерживает. А моему бэби-дуби — хоть бы хны. От центнера взрывчатки он только слегка вздрогнет, как легковушка на кочке. Про всякие пули-гранаты и говорить нечего — как слону дробинка. Единственно чего боюсь — так это противотанковой ракеты. Это да, это опасно… но и то, если рассудить, то не во всякое место… только, если в кабину. Но таких ракет у них пока нету. И тогда что получается?

Бульдозерист весело уставился на Кольку, но на этот раз не стал рисковать, а тут же ответил сам.

— Получается, что лучше Бухарского Медведя с маньяками в касбе никому не справиться — ни танку, ни самолету, ни даже лучшей в мире пехоте. Понял? Они ведь как: умереть в бою — это им раз плюнуть, хоть самому, хоть с семьей… особенно, если семья чужая… — он рассмеялся собственной шутке. — Но это — одно, а вот когда на дом, где ты засел, медленно наползает мой славный медвежонок, — то это уже совсем другое дело. Совсем-совсем другое! Тут-то они и вылезают с поднятыми лапками, крысы поганые… Веришь ли — почти все сдались. Погибло их там, в касбе, совсем немного, чуть больше наших. Из мирного населения — почти никого. Ювелирная операция! Вот этим самым скальпелем!

Барух указал на огромный бульдозерный нож, мерно покачивающийся впереди в такт движению.

— Ну, касбу-то, конечно, пришлось основательно побрить. А как же иначе? Если, допустим, маньяки сидят в каком-нибудь доме в глубине, то до него еще добраться надо, до дома этого. А улица узкая… а нож широкий… ну и… Едешь себе полегоньку, вокруг мины рвутся — бах!.. бах!.. на каждом метре по несколько штук!.. пули градом!.. а вокруг дома падают! А каждый дом еще и внутри заминирован. Упал — взорвался! Такой грохот стоит… — он покачал головой и неожиданно заключил: — Неприятно.

— Что неприятно? — не понял Колька. Резюмирующее слово плохо вязалось с общим воодушевлением рассказчика.

— Дома рушить неприятно. Жалко. Сволочей-то, которые там все заминировали, я бы голыми руками душил, без всякого. А дома жалко было. Завалишь ножом стену, а за ней — комната. Ковер висит, телевизор стоит, диван, стена с фотографиями. Может, там десять поколений жили, в этом доме. Жалко… — помрачнев, Бухарский Медведь полез в сумку сбоку от сиденья и вытащил бутылку дешевого арака. — Вот только этим и спасаешься. Хочешь?