После Нетании движение поредело, и Берл облегченно вздохнул. Но радость его оказалась преждевременной: не доезжая до Ольги, они уперлись в глухую, стоячую пробку.

— Ну вот, приехали… — с досадой сказал Берл. — Теперь надолго. Говорил я тебе — рано? Говорил — в пробках настоимся? Сидели бы сейчас в гостинице, коньячок попивали…

Колька покачал головой:

— Не боись. Это ненадолго. Один перекур, максимум два.

— А ты-то откуда знаешь? — удивился Берл. — Ты здесь без году полдня.

— А чего тут знать… Ментуры на дорогах, что грязи. Я, когда из аэропорта ехал, видел, как они этих ребят лупили. У них тут прямо война какая-то.

— Каких ребят?

— Ну, этих… оранжевых.

Берл удивился еще больше. Вот так Колька! Не в бровь, а в глаз… А впрочем, что тут такого странного? Насильственная депортация поселенцев из Газы должна была начаться со дня на день, страна бурлила, разделившись на два лагеря, несанкционированные протесты подавлялись быстро и безжалостно. Скорее, трудно этого не заметить, даже стороннему наблюдателю. Так что и поражаться особенно нечему.

Берл тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Как и любой израильтянин, он давно выработал в себе спасительное умение отключаться от невозможной реальности постоянной вялотекущей войны. В конце концов, отпуск у него или не отпуск? Но веселое утреннее настроение никак не возвращалось.

Вздохнув, Берл поискал помощи у радио, но радио, как назло, пропикало шесть и сменило музыку на депрессивные последние известия, причем на всех станциях одновременно. Он поскорее убрал звук. Надо было взять с собой пару-тройку хороших дисков, да где ж там, не подумал вовремя… вот теперь и мучайся, стоя в пробке в этом паршивом арендованном «фокусе» — без музыки и с глухо молчащим Колькой на соседнем сиденье. И если бы еще просто молчал, а то ведь время от времени открывает рот — для того лишь, чтобы напомнить о какой-нибудь местной пакости.

— Вот видишь, — сказал Колька. — Уже поехали. Быстро здесь менты работают. Да не вздыхай ты так, Кацо. Я тебе вагон коньяку пригоню. Или в чем там его возят, в цистернах? Ты мне, главное, Рашида найди, а уж дальше я сам.

Они медленно миновали место демонстрации, где полицейские заталкивали «оранжевых» в автобус. На обочине валялись сломанные транспаранты и флаги.

— Ну, что я тебе говорил? — напомнил Колька. — Знать бы, чего они хотят? И за что их менты давят?

— Давай-ка, лучше послушаем радио, — мрачно предложил Берл, игнорируя Колькины вопросы.

Последние известия закончились, и теперь можно было добавить громкости без особого опасения услышать что-либо неприятное. Во всяком случае, на некоторых волнах.

Они свернули на 65-е шоссе и дальше двигались без задержек. Плоский прибрежный ландшафт сменился холмистой местностью. Горизонт перед ними постепенно темнел, мягкие сумерки сползали на землю, зажигая фонари, засвечивая огонь в окнах домов по обеим сторонам пути. Не доезжая нескольких километров до Умм-эль-Фахма, Берл повернул направо. Скоро асфальт кончился; теперь машина переваливалась с кочки на кочку по разбитой грунтовой дороге. Грунтовка была абсолютна пуста. Справа и слева цеплялись за склон чахлые сосны. Наконец впереди замерцали огоньки небольшой арабской деревни. В деревню Берл въезжать не стал, а повернул в объезд, туда, где на отшибе стоял длинный каменный барак без окон. Рядом с бараком, вплотную к массивным, глухо запертым воротам, виднелась сторожевая будка, вроде той, в которой Колька коротал свои вышеградские ночи.

Остановив машину, Берл достал из-под сиденья «глок» с навинченным глушителем и запасную обойму.

— Держи, Коля. Без крайней нужды не пали, но и жалеть тут тоже особо некого. Бандит на бандите, полицию звать не станут. Да она сюда и не сунется. Принцип простой: видишь угрозу — мочи, не думая.

Колька кивнул и сунул пистолет за пояс, под рубашку. Они вышли из машины. Зной к ночи немного высох — в воздухе уже не чувствовалась тяжелая банная влажность, но ветра не было вовсе, и дышалось по-прежнему тяжело. Берл потянулся, расправляя спину, и вразвалку пошел вдоль барака к сторожке. Там, внутри, уже наметилось какое-то шевеление: в окошке двинулась тень, дернулась занавеска. Подойдя к двери, Берл постучал — громко, уверенно.

— Эй, вы!.. выходите, дело есть… — он говорил по-арабски.

— Кто там? — голос из-за двери звучал приглушенно, с сомнением.

— Открывай! — так же уверенно крикнул Берл и отступил в сторону. Свой «глок» он держал наготове, прижав его к правому бедру.

Дверь, помедлив, распахнулась. Вышли двое — сухой тощий старик в кафие и сером, в полоску, пиджаке поверх застиранной галабии и коренастый длиннорукий парень в джинсах и футболке. На футболке красовался зеленый исламский самолет, врезающийся в одну из башен-Близнецов и надпись: «I Love New York».

— Как жизнь, бандиты? — приветливо осведомился Берл. — Мне бы Мугинштейна, на пару слов. Знаете такого?

Арабы переглянулись. Мугинштейна, а проще говоря, Муги, в Стране знали все: он возглавлял одну из двух враждующих друг с другом семей, которые на пару контролировали весь израильский подпольный игорный бизнес.

— А вы кто будете? Из полиции?

Говорил старик; молодой, набычившись, напряженно держался сзади. Правая рука его чуть заметно подрагивала, как у стрелка в финальной сцене ковбойского фильма.