— Нет, — ответил Рябинин, — коммерческим агентом в Солетрест.

— Что-о?!

Я никогда так здорово не смеялся.

— Коля, Коля! Коммерческим агентом! — задыхался я от смеха.

Мне вторил Семчик.

— Коммерсант… Коля коммерсант… Дожил Савченко!

Но Бенц отнесся к этому серьезно.

— Ну, хорошую новость привез Рябинин, — сказал он резко. — А в швейцары наших комсомольцев еще не назначают?

— В швейцары? Не знаю, — спокойно ответил Рябинин. — Но вы Мишу Еленского помните? Так вот, Миша Еленский назначен заместителем директора ресторана.

— Что-о? — закричал Бенц. — Смеешься, Степан?!

Но тут было не до смеха. И я, хлопнув кулаком по столу, прохрипел:

— Издеваться не дам! Вот новости!

Рябинин только пожал плечами и закурил.

Бенц подошел к нему, взял за пуговицу и проникновенно сказал:

— Послушай, Степан! Я задам тебе только три вопроса, Степан. И тогда мы увидим, нужно ли еще нам с тобой разговоры разговаривать, или отныне уже не стоит говорить.

— Хорошо, — сказал, подумав, Рябинин. — Хорошо, давай!

— Скажи, Степан, — взволнованно начал Бенц, — скажи, ты считаешь правильным, что комсомолец — слышишь, ком-со-мо-лец! — работает в ресторане, казино, концессии, что он обслуживает нэпманов? Ты считаешь это нормальным, да? Да или нет? Только одно: да или нет?

— Да.

— Да? — захлебнулся Бенц. — Ну, хорошо, пускай «да». И ты считаешь также нормальным и правильным, что комсомолец — слышишь, ком-со-мо-лец! — назначается хозяйственником, коммерсантом, директором и как таковой имеет наемных рабочих, может быть, таких же, как и он, комсомольцев, и он подписывает договора с частниками, и пьет с ними чай в своем служебном кабинете, и увольняет за невыход на работу или за опоздание комсомольца-рабочего, ему подчиненного? Ха! Подчиненного? Ты это тоже считаешь правильным? Да или нет?

— Да.

— Опять «да»? Ну, хорошо, Степан. Есть еще третий вопрос, и это последний вопрос. Ты считаешь правильным, что комсомолец — комсомолец! — думает о себе, о своей личной судьбе, о своем личном счастье, хочет устроить свою карьеру, как рыба ищет места, где глубже… Это правильно? Да или нет?

Мы затаили дыхание, ожидая ответа Рябинина, а он опять пожал плечами и ответил:

— Ну да!

— Ты три раза сказал «да», гражданин Рябинин! — исступленно закричал Бенц. — Ты предатель и изменник революции!

Я побледнел, услышав эти слова, и быстро взглянул на Рябинина, — тот был по-прежнему спокоен.

— Я задам тебе также три вопроса, Бенц, — очень мирно сказал он. — Три простых, житейских вопроса. Ты ответишь мне?

— Я на все отвечу, — вызывающе сказал Бенц, — мне нечего скрывать.

— Хорошо! Первый вопрос такой: как растет хлеб?

— То есть как? — растерялся Бенц. — Я не понимаю.

— Как хлеб растет? Ну, скажем, какая нужна вспашка, какое удобрение, какой хлеб где и когда лучше сеять? Очень просто. Знаешь ты это или нет?

— Н-нет… не знаю.

— Ну, а как варят сталь? Тоже не знаешь?

— Не-нет… не знаю.

— Ну, а простые дроби по крайней мере знаешь?

— Нет…

— Ты три раза сказал «нет», Бенц, — засмеялся Рябинин. — И ты неуч, болтун и бездельник.

Мы расхохотались. Бенц стоял взъерошенный и красный, поддергивал спадавшие брюки и не знал, что ответить.

— Это не резон! — закричал он, наконец. — Я могу не знать, как варят сталь. Я знаю другие вещи.

— Хорошо. Какие?

— Мало ли какие! Я знаю!

— Нет, все-таки.

— Я политические науки знаю…

— И политэкономию? И статистику?

— Политэкономию он не знает, — вмешался я, — он вчера на кружке засыпался.

Рябинин покачал головой и спросил:

— Сколько тебе лет, Бенц?

— Иди к черту!..

— Ну, сколько? Двадцать? Двадцать два? Нет, ты скажи! Скажи, что ты о себе думаешь?

— Я о себе ни-ког-да не думаю, товарищ Рябинин, — звонко ответил Бенц.

— Нам нечего о себе думать, — подхватил Семчик, — за нас горком думает. Учраспред.

— То есть Кружан?

Ему никто не ответил. Но что они могли ответить ему? Я мог подойти и вытянуть свои руки. Я — наборщик. Вот что из меня выйдет. Но что мог ответить Бенц — вечный экправ горкома?

— Нас не спрашивали, что из нас будет, когда посылали на фронт, — запальчиво сказал Бенц.

— И нечего было спрашивать, — согласился Рябинин. — Тогда людей считали взводами, штыками и саблями. Мы говорили — отряд в пятьдесят сабель, а не в пятьдесят человек. Каждый наш человек тогда был или штык, или сабля.