Когда он возвращался от Рябинина, ему встретились Валька Бакинский, Тася и Марина. Они радостно бросились ему навстречу, и он сам сердечно обрадовался им. Они смотрели на него так, словно он вернулся из кругосветного путешествия. Они ведь ничего не видели и ничего не знают. Они не знают даже, как ездят зайцем на товарном поезде.

Они забросали его рассказами о своей жизни. Началась полоса вечеринок, сообщили они ему; сейчас они идут от Толи Пышного.

— В нашей компании не хватало только тебя, — заявил Валька. — Но теперь ты с нами.

Алеша ничего не ответил. Он выслушал их всех и сказал:

— А знаете, я вступаю в комсомол.

Что случилось с ними? Алеша только усмехнулся, увидев, как сразу отпрянули все от него.

— Да, — повторил он, — вступаю в комсомол.

— Папа не пустит в наш дом комсомольца, — прошептала Тася так, чтобы он один слышал.

«А плевать мне на твоего папу!» — подумал Алеша, плюнул, но ничего не сказал. Неужели ему нравилась когда-то эта пухленькая, курносая девочка с огромными бантами в волосах?

Он хотел повернуться и уйти, но его задержал Валька.

— Ты необдуманно поступаешь, Алексей, — укоризненно сказал Валька. — Я говорю дружески. Ты знаешь, что по убеждениям я коммунист. Но ты не знаешь, что такое здешний комсомол.

Не знаю? А он не отдыхать идет в комсомол. Он идет бороться. Его больше всего и радует, что он идет в комсомол не на готовенькое. Он идет с засученными по локоть рукавами. «Да, — говорит он старым комсомольцам, — да, вы завоевали комсомолу право на жизнь. Но и мне еще осталось много дела. Давайте-ка вместе!» И он представлял себе, как начнет ворочать дело.

— Вы все придете проситься в комсомол, — сказал он Вальке. — На готовенькое придете.

— Никогда! — закричали все трое.

Никогда? Зачем же тогда он стоит, болтает с ними? Алеша пожал плечами и, не прощаясь, ушел. Они что-то кричали ему вслед, — он не слышал.

Наутро он пошел с отцом на завод. Там, в цехе, ему встретились сверстники, ребята с Заводской улицы, друзья детства. Некоторые из них были в комсомольской ячейке. Они радостно приняли Алешу и быстро оформили его вступление в комсомол.

Алеша осмотрелся и увидел: станок, у которого его поставили работать, болторезка, был нехитрый, ячейка комсомола — слабенькая, но дружная, ребята хорошие. Работать можно. Он кинулся в дело.

Теперь он снова был по горло занят. Утром по гудку бежал на завод, а поздно ночью возвращался. Как и большинство других комсомольцев, он все вечера проводил в ячейке.

Он охотно брался за любую работу. Подметал пол в красном уголке, разрисовывал стенгазету, волочил тачку с железным ломом на субботнике, организовал общеобразовательный кружок, ходил в ЧОН. Он даже хотел записаться в драмкружок, но его не приняли. Он хотел один переделать все дела, и чем больше он работал, тем сильнее росла в нем жажда все охватить и все двинуть.

Он простудился на субботнике. Мать силой уложила его в постель и напоила горячим молоком. Но он вспомнил, что сегодня занятия общеобразовательного кружка, и убежал через окно из дому. Он бежал по слякотной улице, стараясь не дышать ртом, чтобы еще пуще не простудиться, — при этом он больше всего боялся, что не сможет тогда провести занятие в кружке.

Скоро Алешу избрали в бюро ячейки, а когда рабочие выдвинули Андрея Глину в завком, ячейка единодушно выкрикнула Алешу в секретари ячейки. Он растерялся от неожиданности, смутился, замахал руками, но все закричали: «Просим! Просим!» — и он, откашлявшись, сказал:

— Ладно! Только ж, ребята, чтобы работать дружно и вместе.

Кружан вспомнил, наконец, где он видел этого скуластого парнишку, который сейчас требовал у него отчета. Ведь он совсем недавно приходил сюда с мешком за плечами вступать в комсомол. А теперь он уже секретарь ячейки.

«Ишь ты! — злобно подумал Кружан. — Они в гору, а мы под гору…»

Он выгнал Гайдаша из горкома, заявив, что никаких отчетов делать не будет, и, расстроенный, пошел домой.

«Они в гору, а мы?..» — думал он по дороге.

Он пришел в коммуну и, не снимая сапог, повалился на койку. Жесткая кровать скрипнула под ним. Вот уже почти пять лет он не знает других кроватей. У него ни семьи, ни хаты. Все это он сжег. Он вспомнил, как пылал отцов хутор. Где отец? Где мать? Старая… жива ли?

Он лежал, уткнувшись лицом в стену. По комнате вяло бродили сумерки. Потрескивал старый сухой паркет. Кружан вздохнул.

В дверь постучали.

— Ну! — хрипло отозвался Кружан. — Ну! — Но не повернулся. Он слышал, как кто-то вошел, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Ну? Кто там? — сердито пробурчал Кружан. — Кого принесло?