— Кто его знает! В армии она вроде была ненужной. Когда вертели пикой, осваивали манежную рысь и галоп, тоже обходились без нее.

— Жаль. Надо вспомнить. Если хочешь, я помогу. Осенью ты должен пойти учиться.

Он посмотрел на нее, как на ребенка, и в то же время с признательностью. Она искренне предлагала ему свою помощь, верила в него, не догадываясь, в какую даль ушли от него тангенсы и котангенсы, каким слоем пыли покрылся в его памяти учебник Киселева.

— У тебя есть преимущества, — уверяла она. — Во-первых, армия, затем — завод. Рабочим от станка поступить легче.

— Не прожить мне на стипендию. Приходится посылать родителям, — ведь они совсем старые. Кто же их кормить будет?

— Иди на вечерний. Не заметишь, как пролетят пять лет.

Наташа рассуждала трезво. Чтобы справиться с тем, что предстояло сделать их поколению, нужно учиться. Без тангенсов и котангенсов не обойтись.

Наташа принесла учебники — связку затрепанных книжек с помарками и пометками. Страницы их были замусолены ее пальцами, на полях виньетки там, где задачи посложней. Эти книги как бы перекинули мостик между ними. Всю ночь, почти до самой зари, Николай просидел над ними у прикрытой газетой лампы. Утром на трамвайной остановке он терпеливо дождался, когда мелькнет ее силуэт в окне вагона и, на ходу вскочив, протиснулся в глубину.

— Я заметила тебя, — сказала Наташа. — Больше того, я удержала для тебя краешек скамьи.

— Здравствуй, Наташа, — шепнул он. — Всю ночь провел над твоими книжками. По одному виду книг я теперь могу узнать твой характер.

— Владельца? — Она улыбнулась.

— Да, — сказал он. — У тебя примерный характер. Ты на совесть трудилась над каждой страницей.

— Заметил? — Она кивнула ему и снова улыбнулась. — Меня дядя за это ругал. Книжки потом он продавал, а испачканные оценивались вдвое дешевле. Эти остались лишь потому, что дядя умер и некому было отнести их в лавчонку. — Наташа посмотрела на осунувшееся лицо Николая. — Повторил? Не трудно?

— Очень трудно, — признался он. — До сих пор передо мной кружатся страницы. Мне придется не повторять, а, как я понял, пройти все заново. Можно пройти за два месяца? Ну, скажем, за три?

Наташа подумала.

— Пройти-то можно, а вот усвоить... Впрочем, у тебя есть шпоры и длинная шинель.

Вагоны гремели, пробегая мимо недавно открытой фабрики-кухни. Они собирались сходить туда. Вечерами там играл оркестр. Но если все свободное время отдать тангенсам и котангенсам, о танцах придется забыть. И так до осени, а потом и все пять лет, если только хватит пороху. После диплома до тридцати останется года три. А потом стукнет тридцать!

— Да... — он встрепенулся, — я не понял о шинели и шпорах.

— Разве? На экзамене ты должен появиться только в таком виде. Тогда к тебе отнесутся снисходительней.

— Я не хочу снисхождений.

— Придется захотеть. Потом догонишь. Нет, ты обязательно должен появиться в шинели. Если ты будешь знать хуже московских мальчиков, шинель тебя выручит.

Смеясь и подшучивая друг над другом, они дошли до завода, даже успели съесть по пирожку у окошка столовки.

Возле столовой они встретили Кешку Мозгового. Он с любопытством уставился на Наташу. Когда та ушла от них в заводоуправление, сказал:

— Жорж говорил мне о ее носике. Действительно, аппетитный... Да и в фигурке тоже есть своя прелесть...

Несмотря на цинизм, Николай на этот раз не обиделся; ему было приятно, что другие восхищаются Наташей, которую он втайне называл своей.

— Как же у тебя с Жорой? — спросил Кешка уже возле лифта. — Спиной к спине?

— Не твое дело, — ответил ему Николай, не желая говорить о своих отношениях с Жорой в таком легкомысленном тоне.

Весь день Николай размышлял о тангенсах и котангенсах. «Если я хочу быть с Наташей всегда, нужно подняться на более высокий этаж жизни, — думал он. — Недаром она принесла книжки и не случайно проявляет такую настойчивость».

Конец трудового дня показался ему после бессонной ночи блаженством. Последнее движение — и хоть падай; он выключил мотор. Можно поднять руки, помахать ими, чтобы разогнать как бы закисшую кровь. Кругом погасал шум станков, но в ушах еще продолжало шуметь. Запоздалый визг заточного круга карборунда резко ударил по его барабанным перепонкам. Карборунд вскоре затих, и от него будто отвалился толстый и сырой человек. Теперь вращался только карусельный стан, заканчивающий урок по обработке глыбы металла.

Технолог цеха расположился возле станка Старовойта и что-то объяснял ему звучным, молодым голосом. Муфтина шла по пролету цеха в своей шляпке с острым пером и с черной кожаной сумкой. Закончив работу, она стремилась поскорее уйти из цеха. У нее была какая-то странная, подпрыгивающая походка и брезгливо поджатые губы. Вероятно, все люди казались ей одинаковыми, будто гайки в ящике, и она старалась поскорее избавиться от них.

Ожигалов незаметно подошел к Николаю, взял его сзади за локти, дохнул у самого уха: