– Вы бывали в Институте Склифосовского?

– Приходилось, – вежливо ответил Гвоздь и велел: – Вот что, детки, дайте нам с Лампой Андреевной побеседовать с глазу на глаз.

Довольные, что легко отделались, Ира, Лиза и Кирюшка послушно вымелись в коридор. Гвоздь сел к столу.

– Хотите кофе?

– Лучше чай, цейлонский, без сахара, – заявил мужик.

Я улыбнулась. Иришин папа нравился мне все больше.

Взяв чайник, я наклонила его над чашкой и случайно капнула гостю кипятком на колено.

– Ой, – дернулся Родион.

Я с удивлением глянула на него.

– Вам неприятно?

– А вы встречали человека, спокойно наблюдающего, как кипящая вода льется ему на ногу? – ухмыльнулся Гвоздь.

– Я слышала, вы не чувствуете боли.

Родион с интересом покосился на меня, потом задрал до локтя левый рукав и, продемонстрировав несколько круглых шрамов, спросил:

– Вы имеете в виду эту историю?

Я кивнула.

Гвоздь взял чашку и причмокнул от удовольствия.

– Чаек в самый раз, терпеть не могу слабозаваренный. Вообще, ничего слабого не люблю, и мужиков уважаю крепких, и женщин. А насчет боли! Не верьте, я такой же, как все.

– Но штыри в руке!

– Так фишка легла, – спокойно пояснил Родион, – либо я их, либо они меня. Впрочем, их было больше, и находились они на своей территории, вот и пришлось удивлять.

– Это же жутко больно!

– «Что тела боль, когда душа рыдает и смерти ждет», – ответил Родион, прихлебывая чай.

Я чуть не свалилась со стула. Бывший уголовник запросто цитировал Шекспира.

Не замечая или делая вид, что не замечает произведенного впечатления, Гвоздь преспокойненько говорил дальше:

– Аня – моя первая любовь, пожалуй, единственная за всю жизнь. Только не подумайте, будто я веду монашеский образ жизни, но Нюша значит для меня очень много.

– Что же вы не женились на ней, ведь, кажется, и девочку любите?

Родион ласково улыбнулся:

– Ариша – копия матери в семнадцать лет, но у нее видны и кое-какие мои черты. Все эти прически, кольца, губные помады и шмотки – ерунда. Женщине надо самоутвердиться, и уж лучше пусть это произойдет в ранней юности. Иначе после сорока спохватится, и тогда – беда, в разнос пойдет. А так перебесится вовремя и забудет. Так что не обращайте внимания, главное – внутренний стержень, а он у Иришки есть.

– Я их не ругаю и не бью сапогом каждый вечер.

– Знаю, – кивнул гость, – да вы сами дама модная, татуировочка у вас отличная.

Я машинально прикрыла горло и смущенно пояснила:

– Это переводная картинка. Иришка наклеила, никак не сходит, чем только не мыла…

Гвоздь хмыкнул:

– По мне так даже красиво и неожиданно. Вам идет.

– Ага, только представлю, что люди думают…

– Ничего, кроме зависти, они не испытывают, – спокойно пояснил Родион, – злятся оттого, что не решаются сами на подобный экстравагантный поступок. «Старики любят давать умные советы потому, что не способны на дурные поступки». То есть стали импотентами – физическими и умственными.

Так, теперь он цитирует гениального француза Ларошфуко.

– А насчет женитьбы, – размеренно продолжал Гвоздь, – сами понимаете, бизнес мой до недавнего времени был стремным, людям, занимающимся подобным делом, лучше не иметь семьи. Конечно, обидно погибать, но еще хуже, когда знаешь, что в могилу потянешь жену и ребенка. Иришка родилась в восемьдесят третьем, я сидел в местах не столь отдаленных, ну какая их ждала судьба? Супруга и дочь осужденного? Их бы подвергли остракизму и уж совершенно точно не разрешили бы Анюте работать в торговле. Девочке требовался отец. Отсюда и все попытки Анечки выйти удачно замуж. Но, очевидно, господь предназначил нас друг для друга. Не так давно мы с ней обсуждали эту тему и решили, что в ближайшее время она разведется с Ляминым, и мы наконец соединимся. И тут, пожалуйста, эта неприятность. Надеюсь, вы мне расскажете, что удалось сделать…

– С вашими капиталами и возможностями, – хмыкнула я, – проще было заплатить и вытащить Аню. Судьи тоже любят кушать.

– Согласен, – ответил Гвоздь, – только я не хочу, чтобы Анечку освободили за недоказанностью преступления, нет, она должна быть оправдана целиком и полностью. Кстати, я приложил все усилия, чтобы она сидела в человеческих условиях и получала хорошие передачи. Я пристроил ее в лучший следственный изолятор.

Я усмехнулась, отметив, что он говорит о тюрьме, как о гостинице, и принялась отчитываться.

Родион слушал, не перебивая, потом поинтересовался:

– Вы все рассказали, Лампа Андреевна?

– Да.

– Совсем все?

– Конечно, – удивилась я его проницательности.

На самом деле я утаила лишь сведения о болезни Леры, но ее тайна не имела никакого отношения к данной истории.

– На всякий случай не слишком доверяйте Леониду Дубовскому, – нахмурился Родион.

– Потому что он бывший мент? – съязвила я.

– Нет, – очень вежливо ответил собеседник, – среди сотрудников милиции есть много людей, достойных уважения. Дубовский – человек без принципов, он отплыл от одного берега, а к другому не пристал, болтается посередине, словно гнилушка, делает вид, что и с теми, и с другими в дружбе. Крайне неприятный человек, который за звонкую монету готов на любой поступок. Гнилой мент! Улики подтасовать, лист из дела уничтожить – все ему было как чихнуть. Очень и очень нехороший экземпляр.