Шрифт:
— Так где же я? — чуть не крикнула Катя.
— Да кто ты, милая!.. В толк никак не возьму, не вижу я тебя. Тут этот самый… институт. Кибер… Кибернетики. Кругом шкафов понаставлено, с машинами этими, что считают…
— А Доктор?.. Возле меня дежурил Доктор. Он должен быть здесь.
Катя чувствовала, что теряет опору, и, как утопающий за соломинку, ухватилась за последнюю надежду.
— Нету тут никаких докторов. Не больница, чай… А заходит сюда Багров Игорь Иваныч. Часто их вижу. С бородкой который. Ну еще и его начальство, академик и заведующий Павел Васильевич… Напарница моя расчет взяла, так мне работы прибавилось — комнаты тута большие…
Уборщица постукивала шваброй, что-то говорила, говорила. Катя уже не слушала, сознание ее сверлила мысль: это не клиника, не больница — ее обманули!.. Но зачем?.. И вдруг страшная догадка поразила ее. Ей вспомнился многолюдный шумный диспут, свидетельницей которого довелось ей однажды быть: шел спор об искусственном разуме. Молодой ученый с рыжей бородкой и в очках утверждал, что нельзя искусственным путем создать мозг во всем подобный человеческому, человек — общественное животное, он сформирован общественной средой, с которой связан миллионами прихотливых трудноулавливаемых связей. Смоделировать эти связи искусственным путем, видимо, не удастся. Но если нельзя взять крепость в лоб, ею можно овладеть, совершив обходный маневр. Ученый с рыжей бородкой предлагал ввести в память ЭВМ информацию живого человеческого мозга (при условии, что ее удастся записать и перевести на язык машины). Созданный гибрид, утверждал рыжебородый, будет обладать всеми свойствами человеческой личности, наделен индивидуальностью, иметь свое «я». Качества человеческого мозга, помноженные на возможность быстродействующего электронно-вычислительного устройства, создадут невиданный по своей эффективности мыслительный орган.
Катя лихорадочно размышляла. Так вот откуда открывавшаяся в ней удивительная способность оперировать гигантскими числами! Страшная мысль предстала перед ней со всей пугающей наготой: она, охваченная ужасом Катя, и есть тот самый гибрид, о котором мечтал на диспуте рыжебородый ученый. А настоящая Катя уже отделена от нее навеки, живет другой независимой жизнью, а может быть, ее и нет в живых, той настоящей Кати, осталась лишь Она, ее тень, запечатленная на гладкой поверхности магнитной ленты. Пройдут года, десятилетия, века, а она — тень некогда жившей девушки, будет жить наедине с собой, в тесном кругу навсегда застывших воспоминаний, и будет пробуждаться к слепой призрачной жизни по прихоти экспериментатора, вставившего магнитную ленту в память вычислительной машины. И она не в силах противиться этому непрошеному воскрешению из небытия, ей будет отказано в естественном праве всего живого — дождаться своего смертного часа и умереть.
Кате вдруг вспомнилось полузабытое видение далекого детства: она, маленькая девочка, пробирается по тонкому бревну, переброшенному через глубокую канаву. Она старается не смотреть в черную пугающую бездну под ногами, но против воли бездна, как магнит, притягивает взгляд, сердце ее останавливается, тело цепенеет, становится непослушным — она чувствует, что падает в яму, и в ужасе кричит… Сейчас Катя испытывает подобное чувство страха, страх все растет, заполняет все уголки сознания, она летит в страшную бездну, и нет рядом спасительной руки, чтобы удержать от падения.
«Я схожу с ума!» — мелькнула лихорадочная мысль. Холодея от ужаса, Катя закричала и вдруг увидела свет. Нет, это не бред, она отчетливо видела яркое световое пятно на фоне белой стены. Она видит. Зрение вернулось к ней — Доктор оказался прав! Тут же Катя услыхала звуки шагов — человек в белом халате с рыжей бородкой вошел в поле ее зрения и приветливо произнес знакомым голосом:
— Доброе утро, Катя!.. Как вам спалось?
Выписка из истории болезни.
«Доставлена в клинику в бессознательном состоянии. Головная травма и нервное потрясение вызвали глубокое торможение мозговых центров. На восьмые сутки у больной восстановились слух и функции речевого аппарата. Память и интеллект без видимых изменений, обнаружена не проявлявшаяся прежде способность производить в уме сложные арифметические вычисления.
Под влиянием неподвижности, потери зрения и осязания у больной развился комплекс собственной неполноценности, возникло стойкое чувство страха, что могло существенно повлиять на восстановительный характер нервных процессов. С помощью психологического эксперимента больной внушили, что ее сознание — продукт электронного мозга. Последовавший вслед за этим эмоциональный взрыв привел больную в состояние, близкое к шоковому, что, как и предполагалось, способствовало эффективному расторможению зрительного центра. После этого выздоровление больной пошло гораздо успешней… Выписана из клиники в удовлетворительном состоянии».
АЛЕКСАНДР ФИН
АВТОФОН
— Маша-а-а! Машка-а-а!
— Это Катька Свиридова, — подсказал Маше отчетливый шепот, но она и сама узнала голос Свиридовой и остановилась.
Свиридова улыбалась, отдуваясь после пробежки. Она была бледной и так похудела, что коленки над белыми гольфами торчали сильнее, чем прежде. Наверное, не поправилась до конца, и Машу это внезапно рассердило: могла бы полежать еще недельку, но нет, нужно встать и пойти на репетицию. Тоже мне Джульетта!
— Как наши ребята? — спросила Катя.
— Как Вадим Киселев? — шепотом перевел автофон ее потаенную мысль.
— Нормально, — ответила Маша после паузы. С тех пор, как ей вручили автофон, приходилось каждую секунду быть настороже: ведь она слышала и слова и мысли, а отвечать нужно было только на слова.
Они дошли до перекрестка и остановились.
— Светофор, наверное, сломался. Слишком долго горит красный, — шепотом доложил автофон Катину мысль.
«Торопится, — подумала Маша, — соскучилась… А нос острый, глазки маленькие. Что Вадим в ней нашел? Читает много? А я что, читать не умею?» Светофор был исправен. Красный свет сменился желтым, затем зажегся зеленый. Они перешли улицу.
— Сегодня все придут? — спросила Катя.
И без автофона Маша понимала, что интересует Свиридову опять же только Вадим. Раздражение ее стало еще сильнее. От автофона она знала: сама она Вадима нисколечко не интересует, и это было особенно обидно и, как ей казалось, несправедливо.
Она понимала, что бессильна что-либо изменить, но смириться с этим не могла. Зная, что краснеет, когда говорит неправду, Маша подошла ближе к витрине булочной, наклонилась и, будто поправляя ремешок босоножки, сказала, стараясь, чтобы голос прозвучал безразлично: