— … он такой замечательный отец! — пела Лика, с блаженным лицом и даже руки, как молящаяся Мадонна сложила.

— Dumkopf schvain! — выругался в полголоса Вадим.

— Что? — хлопнула ресницами Лика.

— Это я не тебе, — бросил зло.

Лика сникла:

— Я рассердила тебя?

— Я пытаюсь понять и решительно не могу, шкалу деления людей на хороших и плохих. Твою шкалу. И категорически не понимаю, как можно выполнять все, о чем тебя просят. Я вот, минет хочу, сделаешь?

В лицо Лике, словно ведро белил выплеснули. Она отпрянула и принялась лихорадочно открывать дверцу. Вадим резко повернул руль, испугавшись, что девушка выскочит на ходу и погибнет. Машина со страшным скрипом остановилась у обочины.

— Черт! — старый осел!

Машину занесло, скрипнули тормоза и чудом избежавший аварии водитель БМВ, что-то проорал в открытое окно чокнутому иностранцу, демонстративно постучав себя по лбу. Но Вадим его не видел — он крепко держал, прижимая к себе дрожащую, всхлипывающую Лику, и успокаивал, просил прощения. А сам думал: что с ним происходит? Почему сделав больно ей, он чувствует боль сам? Почему ему важно, как чувствует себя Лика? Интересует ее жизнь: прошлая, настоящая… будущая. И почему, Господи, ну почему так остро воспринимаются ее страхи, ее эмоции, слезы?!

— Что же мне с тобой делать, малыш? — вздохнул, прижимая ее голову к своей груди. — Видишь, какой я глупый, неуклюжий? Обидел тебя…Что ж ты такая ранимая? Откуда в этом мире? Как ты еще живешь-то?… Ненормальная? Да пожалуй, с твоим-то моральным кодексом мало ненормальная — не жизнеспособная. Ничего… Ничего, я тебя не брошу, — решил вдруг, неожиданно для себя.

— Я знаю, — прошептала Лика, успокаиваясь, и доверчиво посмотрела в лицо Вадима.

— Вот как? — ласково улыбнулся он. — Ты еще и ясновидящая?

— Нет.

— Тогда, откуда знаешь то, чего я сам минуту назад не знал?

— Я же говорила тебе: люди не бросают друг друга, они расстаются.

Вадим прищурился:

— Значит, твой гениальный филолог Володя…не бросил, а расстался?

— Да.

Все, финиш — ее бросают, пинают, используют, но все сплошь гении мудрецы и святые, и ими же остаются! `Замечательно'! — кивнул. Завел мотор и, чтоб пресечь повторную попытку Лики покинуть салон на ходу, потребовал:

— Обещай, что больше не станешь выпрыгивать из машины.

— Хорошо…

— Нет, обещай…

— Обещаю.

Вадим выехал на дорогу.

Маша с блаженной улыбкой на губах слушала лекцию, и смотрела на лысеющего преподавателя, как на Цицерона, внимая каждому слову… и не понимая ни одного.

— От азотистых соединений млеешь, да? — толкнула ее Рябинина. — Ангина осложнение дала?

— Отстань, убогая, я в нирване, — прошипела Грекова.

— От Радянского, да? Фьють! — покрутила блондинка пальцем у виска

— Да нужен он мне больно! Отстань, а? Мечтать мешаешь.

— О ком? — сразу потеряв интерес к азотистым соединениям, деловито спросила Катерина, закрывая тетрадь.

— Ох, Кать… кажется, я влюбилась, — после минутной паузы, поведала девушка.

— В родственника? — сообразила та. Поерзала, подвигаясь ближе к подруге. Глаза заблестели в предвкушении длинной и трогательной истории любви. Маша прыснула от смеха, увидев физиономию девушки. — Что смешного? — пожала та плечами.

— У тебя от слова `любовь' лицо становиться глупым, а глаза трогательно — умильными… как у пекинеса.

— Спасибо за сравнение, — кивнула блондинка, надувшись. — На себя бы посмотрела: сияешь, как лысина Радянского.

— Укусила, да? А мне все равно: хоть с залысиной сравнивай, хоть с начищенным сапогом, хоть с тульским самоваром, — легла на руки на парту, и, глядя на подругу и одновременно, словно сквозь нее, зашептала. — Видела б ты Вадима… эталон мужской красоты! На висках легкая седина, в глазах страсть и нега, фигура Аполлона, манеры джентльмена, тонкий юмор, шарм, потрясающее чувство вкуса… Голос?… У меня мурашки от его голоса по коже. Он не говорит — он ласкает, обнимает, нежит…Я в экстазе, я в нирване…

— Кому ты все это говоришь? — озадачилась Катерина, обернулась, чтоб понять. Встретилась со столь же озадаченным взглядом однокурсника. Клацнула зубами, так что он вздрогнул, и ткнула пальцем, указывая в сторону преподавателя. — Туда смотри, и записывай, давай. Потом нам списать дашь! Ишь, уши развесил!…

И к Маше повернулась, улеглась, копируя ее позу, приготовившись внемлить повествованию:

— Ну, ну, что там твой шведский Аполлон?

— Дядя… — вздохнула Маша, начала с расстройства этим фактом сердечки на парте ноготком рисовать. — Знаешь, как жаль, что дядя? И почему такой мужчина, мой родственник? Что ж он не друг отца, ни знакомый, ни партнер? Почему жизнь так несправедлива? Я б за него замуж вышла, Кать, только бы предложил и… против всех бы пошла, институт бы бросила, и пошла…