Осознав свою ошибку, я подавила стон и быстро принялась выкручиваться из создавшегося положения.

– Верно, вы не ослышались, в моем паспорте написано Евлампия Романова, Нина Шварская – псевдоним, наш редактор категорически не желает видеть на полосе мое настоящее имя, оно ему кажется очень нарочитым, напыщенным. Кстати, многие литераторы пользуются не своей фамилией.

– Теперь понятно, – снова посветлела лицом Варвара Михайловна.

Поняв, что дама окончательно поверила неожиданной гостье, я ощутила порыв вдохновения и принялась бодро фантазировать:

– Сейчас я задумала цикл о старых московских жилых домах, о тех людях, которые ютятся в них всю свою жизнь…

– Правильно, – перебила меня Варвара Михайловна, – нас, коренных москвичей.., кстати, ангел мой, вы сами откуда будете?

– Я родилась в столице, – улыбнулась я, – младенчество провела на улице Кирова, нынешней Мясницкой, потом папе дали квартиру, и мы уехали в другой район. Но момент переезда я помню смутно, была слишком мала, единственное, что зацепила память: неподалеку от отчего дома была булошная, а там…

– Господи, – всплеснула руками Варвара Михайловна, – сразу видно, что вы, как и я, коренная москвичка, булошная, молошная, так говорят лишь те, чье детство прошло в пределах Садового кольца. Право, приятно встретиться с вами, нас осталось мало, всего ничего, вымирающая прослойка истинных москвичей, не тех, чьи родители перебрались сюда из деревни после войны, а тех, чьи прадеды возводили город. Вы, милая, из какой семьи?

– Мама была оперной певицей, бабушка тоже, – сообщила я чистую правду, – но в нашем роду аристократов нет, прапрабабка была крепостной у Шереметевых, правда, актрисой домашнего театра, очевидно, музыкальные способности передавались генетически, я сама окончила консерваторию по классу арфы, но, увы, карьера не сложилась, вот я и посвятила себя журналистике.

Варвара Михайловна закатила глаза.

– Ах, кажется, тысяча восемьсот шестьдесят первый год был давно, ан нет, всего ничего прошло.

Кстати, о крепостном праве, мой супруг, вечная ему память, царствие небесное, был профессором МГУ, историю преподавал. Как-то раз попались ему студенты – совершенные оболтусы, на лекции не ходили, семинары прогуляли, но на экзамен явились. Петр Петрович мой, добрейшей души человек, решил лентяев не корить, да и какой толк? Ну поставит он им «два», так они снова заявятся на пересдачу, вот и надумал профессор задать недорослям самый простой вопрос, чтобы ответили живенько и восвояси убирались!

Преподаватель посадил Митрофанушек и велел:

– Ну-ка, драгоценные студиозусы, хочется мне спросить вас о крепостном праве, пару слов всего, подготовьтесь и выходите.

После этой фразы Петр Петрович сел на стул и тщательно прикрылся газетой, преподаватель наивно надеялся, что лентяи приготовили шпаргалки или, по крайней мере, принесли учебники, откуда можно почерпнуть ответ на вопрос.

В аудитории воцарилась напряженная тишина, потом послышался тихий шорох и осторожный шепоток самого главного прогульщика:

– Тань, когда у нас отменили крепостное право?

– Отвянь, Костя.

– Ну скажи!

– В шестьдесят первом году.

Повисло молчание, которое снова нарушил голос Кости:

– Тань, а Тань!

– Ну?

– А че раньше случилось: Гагарин в космос полетел или крепостных отпустили?

Газета выпала из рук Петра Петровича, он захохотал, поставил всем митрофанам «отлично», а потом долгие годы вспоминал Костю и качал головой:

– Экий молодец, год и впрямь шестьдесят первый, только он век перепутал.

– Действительно, смешно, – улыбнулась я, – мой отец тоже был профессором, а заодно и генералом, он частенько рассказывал о подобных казусах.

Варвара Михайловна нежно обняла меня за плечи.

– Ангел мой, у нас много общего, говорите, чем могу вам помочь?

– Хотелось бы услышать рассказ о судьбе вашего дома сквозь призму биографий жильцов, вы, говорят, были домоуправом?

– Нет, деточка, председателем домового комитета.

– Ох, простите.

– Право, это ерунда. Я знаю много интересных деталей, только, поймите меня правильно, не о всем и всех могу рассказать. Вот, допустим, Складовские из девятнадцатой квартиры. Судьба их семьи просто роман, но я буду выглядеть мелкой сплетницей, лучше уж обратиться к самой Зосе Сигизмундовне, она, правда, в маразме.

– Меня интересует Альбина Фелицатовна Ожешко.

– Ох, бедняжка, – вздохнула Варвара Михайловна, – она тоже из старых жильцов, и жизнь ее тоже роман. Об Альбине потолковать можно, она уже на том свете, трагическая история!

– Похоже, в доме обитали одни поляки, – бормотнула я, – Складовские, Ожешко.

– Верно, верно, – закивала Варвара Михайловна, – я по мужу Живульская. Дом наш имеет совершенно невероятную историю.

Я расслабилась, теперь надо внимательно слушать хозяйку, не забыв при этом включить спрятанный в кармане диктофон, надеюсь, милая дама начнет повествование не с момента сотворения мира.