Я шёл за ним в полнейшем недоумении. Если в Швеции так расшаркиваются перед уголовниками, то как же здесь обращаются с честным народом?

Он провёл меня по коридору к солидной дубовой двери, отпер её, распахнул и отступил в сторону, чтобы я вошёл. Переступив порог, я застыл, как громом поражённый.

Я оказался не в камере, а в квартире — огромной, просторной комнате с огромным венецианским окном с видом на деревню, широкой кроватью с резным изголовьем и изножьем, застеленной красочным покрывалом, с деревенской мебелью и отдельной ванной комнатой, где имелись и ванна, и душ. Стены украшали полотна с живописными сценами из прошлого Швеции, а со вкусом выбранные портьеры — пока распахнутые — позволяли отгородиться от любопытных взглядов прохожих.

— Надеюсь, вы скоро поправитесь, min herre, — сказал Карл с заметным акцентом, прежде чем закрыть дверь.

— Спасибо, — отозвался я, не зная, что ещё тут можно сказать, хотя сказать хотелось куда больше. После его ухода я внимательно осмотрел комнату. Стёкла в окнах были толстыми, сами окна не открывались, да и дверь открыть изнутри было невозможно, но это и не играло никакой роли. Удирать из такой тюрьмы я и не думал.

В ту ночь поспать в постели мне не пришлось. Минут через пять дверь снова отворилась, чтобы впустить Иэн и лысоватого, дружелюбного, но очень опытного врача.

— Разденьтесь, пожалуйста, — сказал он по-английски. Я заколебался, но Иэн не выказала ни малейшего желания выйти, поэтому я стащил свою убогую одежонку, смущаясь своей наготы. Однако на лице её не отражалось ничего, кроме озабоченности. Как я узнал впоследствии, для шведов нагота эротична лишь в соответствующих обстоятельствах.

В полнейшем молчании врач выстукивал, ощупывал, осматривал и выслушивал меня при помощи разнообразнейших инструментов, потом отложил инструменты и стетоскоп и кивнул.

— Этот человек страдает от дистрофии и авитаминоза, но что хуже всего, у него, по-моему, двусторонняя пневмония. Рекомендую вызвать скорую, инспектор.

— Да, доктор, — Иэн поспешно выбежала из комнаты.

Через полчаса меня устроили в отдельной палате небольшой, чистенькой и хорошо оборудованной больницы. Я пробыл там месяц, поправляясь, и всё это время у дверей моей палаты дежурил полицейский, но вёл он себя скорее как товарищ, а не охранник. И каждый день меня навещали Иэн, Керстен, сержант или Карл, всякий раз принося мне что-нибудь — букет, сладости, журнал или ещё какой-нибудь небольшой подарок.

За время моего пребывания в больнице меня ни разу не спросили о моих преступлениях, равно как не упоминали о предстоящем суде или выдвинутых против меня обвинениях.

В «камеру» меня вернули в конце месяца, перед ланчем, и в полдень Карл принёс мне меню.

— Кухни у нас нет, — извиняющимся тоном сообщил он. — Можете заказать из этого, что пожелаете, а мы принесём из кафе. Готовят там очень хорошо, уверяю вас.

Так оно и оказалось. Не прошло и месяца, как мой вес снова подполз к девяноста килограммам.

На следующий день после моей выписки из больницы Иэн навестила меня в сопровождении худого мужчины, лицо которого лучилось тихой радостью.

— Я инспектор Иэн Лундстрём из шведской национальной полиции, — официальным тоном произнесла она. — Должна сообщить вам, что вас задержат здесь на какое-то время, а также, что должна вас допросить. Это священник, он будет играть роль переводчика. Он безупречно говорит по-английски и знаком со всеми вашими американскими жаргонными выражениями и идиомами.

— Ой, да бросьте, Иэн, — поразился я, — вы и сами безупречно говорите по-английски! К чему это?

— Шведский закон требует, чтобы при допросе заключённого присутствовал переводчик, бегло владеющий языком заключённого, если тот иностранец, — всё так же корректно отвечала Иэн, словно видела меня впервые. — Кроме того, закон гласит, что у вас есть право на адвоката, и ваш адвокат должен постоянно присутствовать на каждом допросе. Поскольку вы не располагаете средствами на оплату услуг адвоката, правительство Швеции назначило вам общественного защитника. Её зовут Эльса Кристианссон, она встретится с вами сегодня же несколько позднее. Всё ли вы поняли из того, что я вам сказала?

— Прекрасно понял.

— Тогда увидимся завтра, — и она ушла.

Час спустя раздался стук в дверь, потом она распахнулась. Пришёл один из охранников с моим ужином — обильным и вкусным — и накрыл небольшой столик, словно он официант, а не тюремщик.

Вернувшись за посудой, он широко улыбнулся мне.

— Не хотите прогуляться? Правда, не покидая здания, пока я буду ходить туда-сюда, но я подумал, что, может, вам надоело сидеть взаперти.

Я вместе с ним сходил на кухню, где официант из расположенного по соседству ресторана забрал у него поднос и тарелки. На самом деле, кухней это помещение можно было назвать лишь условно — просто закоулок, где дежурные могли сварить себе кофе. Потом он устроил мне экскурсию по тюрьме — двухэтажному сооружению, вмещавшему только двадцать заключённых. В дверь каждой камеры он стучал, прежде чем открыть её, добродушно здоровался с обитателями и осведомлялся, не нуждаются ли они в чём. А прежде чем закрыть и запереть дверь, жизнерадостно желал каждому доброй ночи.