Выйдя из ванны, освеженная, прекрасная, точно весенний цветок, Наль с детским восторгом рассматривала приготовленные Дорией платья.

— Эти все годятся для завтрака, — сказала горничная, усаживая свою госпожу перед большим зеркалом. — Господи, как вы прекрасны, — сказала она, распуская её роскошные волосы.

Кто-то постучал в дверь, и слуга сунул Дории в руки узелок, завязанный в чудесный персидский платок. — Для Наль, — сказал он и ушёл.

Наль развернула узелок, и оттуда выпали две косы, перевитые жемчугом, с драгоценными накосниками на концах, отрезанные ею в день бегства из К. Там же было и роскошное покрывало.

— Что это? Точь-в-точь ваши вьющиеся волосы. — Они самые и есть. Шляпа на них не лезла, да и выдали бы меня с головой. Даже у нас, где у многих хорошие волосы, мои косы до полу всех удивляли. Вот я их и отрезала, — спокойно ответила Наль.

— И вам не жаль было лишать себя такой исключительной красоты?

— Ах, Дория. Красота — это такое растяжимое понятие. До сегодняшнего дня я думала, что мой муж красивее всех на свете. А сегодня поняла, что красота может быть ещё и божественно прекрасна.

— Да, — засмеялась Дория, — я согласна, что вы божественно прекрасны, и никская богиня Олимпа вам не страшна. Но разрешите мне причесать вас по моде, а то мы гонг пропустим.

Уложив волосы Наль большим узлом на затылке, спустив по бокам небольшие локоны, Дория укрепила причёску жёлтым черепаховым гребнем и такими же шпильками, отделанными мелкими бриллиантами Наль стала выбирать платья.

— У нас надевают много халатов, один на другой. А как по вашему обычаю, нельзя ли надеть все платья сразу? Они так прекрасны.

— Нет, никак нельзя, — смеясь, разводила руками Дория. — Надо решиться на что-нибудь одно.

— Как жаль, — так серьёзно сказала Наль, что Дория снова покатилась со смеху. Наль вторила ей и, наконец, надела золотистого мягкого шёлка платье, отделанное у шеи и рукавов кружевом. Тонкая, высокая шея, выступающая из едва открытого ворота, короткие рукава, — всё изменяло Наль до неузнаваемости.

— Я вижу, вернее слышу, что вы превесело одеваетесь. Можно войти? — услышала Наль голос Николая.

— Ах, нет, никак, — закрывая обнажённую шею и ища, чем бы прикрыть голые руки и обтянутое платьем тело, вскрикнула Наль.

— Как нельзя? Да ведь вы совершенно готовы, — удивился Николай, видя свою жену в полном туалете.

Наль, закрывая всё так же шею, с полными слёз глазами стояла перед ним.

— Что случилось, Наль? Кто вас обидел? В чём дело? Я только хотел сказать, как вы необычайно хороши в этом платье, но ваши слёзы расстроили меня. Я даже забыл, зачем пришёл.

— Ну, уж я понял, что без меня здесь не обойдётся. И чтобы первый завтрак прошёл весело, явился сам вести тебя в столовую, дочь моя, — сказал Флорентиец. — Тебе неудобно и неловко в доме отца, а им ты меня признала, в обществе мужа, которого любишь, находиться с открытой шеей и руками? Это предрассудок, дитя. Брось его. К чистой женщине, к её чистым мыслям не могут прилипнуть ничьи грязные взгляды и мысли. Тебе придется бывать с открытыми плечами среди большой толпы. Привыкай и помни одно: атмосфера чистоты невыносима для зла. Оно бежит её. Надо иметь в самой себе что-то злое, чтобы зло могло коснуться тебя.

Он взял из рук Николая футляр, открыл его и вынул два крупных камня грушевидной формы, зелёный и бриллиант, на тонкой цепочке из таких же, только мелких камней.

— Позволь мне надеть тебе на шею эти камни. Белый дарит тебе твой дядя Али — это камень силы. Зелёный даю тебе я — это камень такта и обаяния, камень чистоты и умения приспособиться ко всем обстоятельствам жизни.

Он надел на шею Наль цепочку, и камни заиграли на белых кружевах. Наль подняла свои огромные глаза и улыбнулась. Рядом с величественным Флорентийцем, на прекрасном лице которого лежал безмятежный мир, она была похожа на ребёнка.

— Возьми мою руку, как обучил тебя Николай, и пойдём в мою комнату. Там ты встретишь двух моих друзей. Не растеряйся, если они поцелуют тебе руку. А за столом мы с Николаем постараемся показать тебе фокусы моды и этикета, называемые воспитанием, так, чтобы кроме тебя одной этого никто не заметил.

Сойдя с лестницы, Флорентиец ввёл Наль в свою зелёную комнату.

— Как прекрасно здесь! Какой балкон! Сколько книг, почти столько, что и у Николая.

— Гораздо больше. Здесь, в глубине дома, одна из лучших частных библиотек, Наль, — сказал Николай жене.

Раздался стук в дверь, и друг за другом вошли в комнату двое мужчин, которых хозяин сердечно приветствовал и, взяв обоих под руки, подвёл к Наль.

— Позволь тебе представить, Наль, моих друзей. Это — лорд Мильдрей, а это просто индус, студент Оксфордского университета, Сандра Сантанаида. Для тебя просто Сандра. Он ещё мальчишка и, наверное, будет играть с тобой в куклы. Моя дочь, — закончил Флорентиец.

Лорд Мильдрей, на вид лет под тридцать, плотный, серьёзный, с большими, добрыми и проницательными глазами, приветливо улыбался. Низко склонившись, он почтительно поцеловал руку Наль, подал ей две розы и молча отошёл. Он был, видимо, поражен красотой Наль и тем, что у Флорентийца оказалась дочь, чего раньше он не знал.