Но вот набрел на теремок медведь. Не захотел со зверями вместе жить. Захотел теремок раздавить. Не пожелал войти в сказку, в ее замечательные правила, но только разрушить ее захотел. Навалился на нее сверху. И не стало теремка. А ведь теремок — это возможный путь к счастью. Нельзя на сказку наваливаться сверху, как и на всякое другое искусство, но только стараться нужно быть вровень.

Именно в сказке Иванушка-дурачок разговаривает с царем на равных. Только в сказке слон может дружить с муравьем, как равный с равным, потому что они равновелики в своем нравственном масштабе, в масштабе ума и веры в счастье.

Счастье для сказки обязательно, но лишь как путь к нему, лишь как открывающаяся возможность. Когда счастье приходит, сказка кончается. Счастье не подлежит рассмотрению, оно интимно, а посему для постороннего глаза запретно.

В сказках говорится, мол, народ живет в радости, но что-то я не встречал в сказках счастья коллективного. Даже рай — это не счастье, а блаженство.

Много еще правил для написания и осмысления сказки. О них не буду рассказывать, утаю как секрет ремесла.

А вы не позабудьте секретов прочтения. Один мой товарищ считает, например, сказку "Теремок" плачем по славянскому язычеству. Дело в том, что в необработанных вариантах старинной сказки в роли теремка выступает кобылья голова, наделяемая славянской фольклорной традицией многими чудесными свойствами.

Славянское язычество, утверждает мой товарищ, было глубоко природно, к природе почтительно и, главное, соборно, то есть руководствовалось идеей единения всего на земле — под солнцем. Христианство же захотело быть надо всем миром — сверху — даже над солнцем. Отсюда, мол, и неразбериха на Руси. Мол, русский мужик один день язычник, другой день православный христианин, в третий день научный атеист-ударник, в четвертый и последующие дни недели — жертва внутренних противоречий. Пора, мол, ему определиться и пойти вперед легкой походкой свободного человека.

Если хотите быть услышанным —

говорите либо очень громко,

либо не переставая.

Древний наш предок, когда-то же он был — недостающее звено, — когда-то же он понял, что ОН — это именно ОН, и что-то сказал...

Мы непрерывны.

Мы связаны с нашим древнейшим предком кровью, и, не менее того, — языком. Возможно, самое первое слово, которое он сочинял, мы твердим и поныне.

Когда я был маленьким, меня до боли огорчало, что героем русских сказок непременно выходит Иван-дурак. Я знал мальчика, который от этого плакал. Его мать, сутулая женщина с погасшим взглядов и серым лицом, говорила, кашляя от папироски:

— Ишь ты! — дурак дурака пожалел. Не реви, не плачь, тебе чего нравится, чтобы добры молодцы да красные девицы все чмок-чмок, все шуры-муры, а вот и в сказках кто-то вламывать должен...

— Не ври! — страстно вопил мой товарищ, зарабатывая тем подзатыльник. Звали товарища Ваня, но имя его среди нас позабылось, вытесненное кличкой Люстра.

В некоторых сказках, чтобы подсластить пилюли, Ивана-дурака называли Иванушка-дурачок. Выходило еще хуже. Если дурак, человек глупый от невежества, через образование и воспитание мог поумнеть, то дурачок, существо совсем безнадежное — идиот, и называют его ласкательно из жалости, поскольку дела уже ничем не поправишь.

Сказочную традиции даже Пушкин не превозмог. Правда, дрогнула у него рука, назвал он своего замечательного героя не дураком, а Балдой.

Идет Балда, сам не знает куда...

Старорежимные старухи говорили нам, чтобы мы, "дитятки", по этому поводу не тупили, и разъясняли нам: "дурак-то он дурак, русский человек, но умный. Гляди, как умников-то объегорил — царем стал и удача ему в любви. И все это ему за доброту, за верность и долготерпение. Безответный он, русский-то человек. И вздыхали. И мы понимали, что врут они: наверное, опять русский человек опростоволосился, и никогда уже не стать Ивану-дураку царем.

Старине нами товарищи давали объяснения энергичные и категорические: мол, так и сяк — есть качества поважнее ума в классовом смысле, мол, в старинных сказках проводятся сопоставления на полном безыдейном уровне, хотя Иван всегда подается как пролетарий и безлошадник. И вообще, пора бы дать шкетам новую сказку, где Иван-дурак, сука, становится красным воздухоплавателем. Старшие наши товарищи уже умели курить и выражаться.

И на каком бы уровне этот вопрос ни рассматривался, утаивается одно абсолютное качество Ивана: он дурак не по сравнению с некими мудрецами-махатмами, он просто дурак. "Первый умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак".