— Хелен, что с вами?

Отвечать я была не в силах.

— Вы должны мне сказать и скажете! — прозвучало более властно, говоривший бросился на колени рядом со мной и завладел моей рукой. Однако я тотчас отняла ее и ответила:

— Вас это не касается, мистер Хантингдон.

— Вы в этом уверены? — возразил он. — Можете ли вы поклясться, что вовсе не думали обо мне, пока плакали?

Невыносимо! Я попыталась встать, но его колени прижимали мою юбку к ковру.

— Ответьте! — продолжал он. — Я должен знать. Потому что, если да, мне надо что-то сказать вам. Если же нет, я уйду.

— Так уходите! — вскричала я, но, ужаснувшись, что он поймает меня на слове и больше не вернется, поспешила добавить: — Или скажите, и покончим с этим?

— Так да или нет? — спросил он настойчиво. — Ведь я скажу это только, если вы обо мне думали, Хелен. — А потому ответьте!

— Вы слишком дерзки, мистер Хантингдон!

— Вовсе нет. Или вы признаете, что я близок к истине? Так не скажете? Что же, я пощажу вашу женскую гордость и истолкую ваше молчание, как «да». Согласимся, что я был предметом ваших мыслей и вашей печали…

— Право, сэр…

— Если вы станете отрицать, я не открою вам моей тайны, — пригрозил он, и я больше его не перебивала и не отталкивала, когда он вновь взял меня за руку, а другой своей рукой почти обнял меня за плечи. В ту минуту я этого просто не заметила.

— Так вот, — продолжал он, — Аннабелла Уилмот по сравнению с вами не более, чем пышный пион по сравнению с душистым бутоном шиповника в алмазах росы, и я люблю вас до безумия! А теперь скажите, вам приятно это узнать? Как! Опять молчание? То есть знак согласия. Тогда разрешите мне прибавить, что я не могу жить без вас, и если я услышу от вас «нет» на мой последний вопрос, то сойду с ума. Подарите ли вы мне себя? Да-да! — воскликнул он и чуть не задушил меня в объятиях.

— Перестаньте! — ответила я, стараясь высвободиться. — Вы должны спросить у дяди и тети!

— Они мне не откажут, если не откажете вы.

— Не знаю… Тетя вас недолюбливает.

— Но не вы, Хелен! Скажите, что любите меня, и я уйду.

— Уйдите! — прошептала я.

— Сию же минуту. Если только вы скажете, что любите меня.

— Вы же сами знаете, — ответила я. И, вновь стиснув меня в объятиях, он осыпал мое лицо поцелуями.

В эту минуту дверь распахнулась и перед нами со свечой в руке предстала тетушка, в ужасе переводя изумленный взгляд с мистера Хантингдона на меня и снова на него, — мы с ним быстро поднялись и попятились друг от друга. Но его смущение длилось лишь мгновение. Тотчас оправившись, он с завидным хладнокровием произнес:

— Приношу вам тысячу извинений, миссис Максуэлл! Не будьте ко мне слишком строги. Я просил вашу очаровательную племянницу быть моей женой и в счастье, и в горе, но она как добронравная девица ответила, что и помыслить об этом не может без согласия дядюшки и тетушки. А потому, умоляю вас, не обрекайте меня на вечную печаль. Если я найду союзницу в вас, то могу быть спокоен — мистер Максуэлл, я уверен, не способен вам ни в чем отказать.

— Мы поговорим об этом завтра, сэр, — холодно ответила тетушка. — Наспех и без должных размышлений такие решения не принимаются, а потому вам лучше вернуться в гостиную.

— Но пока, — произнес он умоляюще, — разрешите мне уповать на вашу снисходительность…

— Снисходительность к вам, мистер Хантингдон, для меня ничего изменить не сможет, если речь идет о счастье моей племянницы.

— О, разумеется! Она ангел, а я недостойный шалопай, позволивший себе возмечтать о таком сокровище! И все же я предпочту умереть, чем уступить ее самому достойному человеку в мире. А что до ее счастья, так я готов пожертвовать и телом и душой…

— Телом и душой, мистер Хантингдон? Пожертвовать душой?!

— Я жизнь отдам…

— Отдавать ее вам незачем.

— В таком случае я посвящу ее… посвящу всю мою жизнь, все силы, чтобы беречь и лелеять…

— Мы поговорим об этом, сэр, в другое время… И я была бы склонна судить о ваших намерениях более доброжелательно, если бы вы выбрали также другое время, другое место и, разрешите мне прибавить, другой способ для изъяснения своих чувств.

— Но, видите ли, миссис Максуэлл… — начал он.

— Простите, сэр, — произнесла она с величайшим достоинством, — вас ждут в гостиной! — И она обернулась ко мне.

— Тогда вы, Хелен, должны ходатайствовать за меня! — воскликнул он и лишь после этого ушел.

— Лучше поднимись к себе, Хелен, — сурово приказала тетушка. — Я поговорю с тобой об этом тоже завтра.

— Не сердитесь, тетя, — сказала я.

— Милочка, я не сержусь, — ответила она. — Но я удивлена. Если ты правда ответила ему, что не можешь принять его предложения без нашего согласия…

— Конечно, правда! — перебила я.

— …так как же ты разрешила…

— Но что мне было делать, тетя? — воскликнула я, заливаясь слезами. Но не слезами печали или страха перед ее неудовольствием, а просто, чтобы дать облегчение переполненному сердцу. Однако мое волнение тронуло добрую тетушку. Она снова посоветовала мне уйти к себе, но гораздо ласковее, нежно поцеловала меня в лоб, пожелала мне доброй ночи и отдала свою свечу. Я ушла к себе в спальню, но мой мозг был в таком лихорадочном возбуждений, что я и подумать не могла о том, чтобы лечь. Но теперь, когда я записала все это, на душе у меня стало спокойнее, и я лягу в надежде предаться нежному целителю природы.