И вот – только? Нет, в голове мутилось, его всё сбивало куда-то, и никак не мог он высказать главные слова.

– Господа, я обещал осветить перед вами ряд интересующих вас вопросов. Нам приходится впопыхах строить новую жизнь. Сделано много, предстоит ещё больше. Но на этом пути есть известные пределы, где кровавая черта, где кончается творческая работа, а начинается хаос.

Вот именно это, дошёл. Оно.

– Я – большой сторонник демократизации нашей армии. Но если мы сметём авторитет всякой власти… Самое ценное, господа, это – чувство личной ответственности. А если мы человека опутаем сетью совещаний, – то где ж эта ответственность?

Получалось – и про здешнее совещание?

– Ведь если я – начальник дивизии, но безсовестный и трусливый, а надо принять важное решение, то мне легче всего собрать совещание в 50 человек и спрятаться за их спины. Именно тогда я уже не ответственен за результат.

Церетели передал Гучкову записку, что уже говорит он – скоро час (вот как? совсем не заметил) – и надо бы кончать.

Гучков вздохнул. А с какой надеждой он ехал? Почему думал, что так хорошо всё выразит – и его поймут? Они сидят – как будто безучастно, ни разу не отозвались по сути.

Нет, не удалась речь. Но оставался ещё козырь.

И объявил, что приедет завтра, с помощниками, отвечать на вопросы. Да, а ещё ж не поместился коренной вопрос Гучкова:

– …Состояние санитарной части заставило меня много страдать. Я, господа, проделываю четвёртую войну, первую рядовым, был тяжело ранен, а остальные три – в военно-санитарном ведомстве.

Нет, ни четыре войны, ни рана рядовым не вызвали движения в зале. А надо кончать.

– Господа, нет ничего более важного, как создание России на новых началах. Если армия не выпустит из своих рук оружия – мы выведем Россию на путь победы и приведём нашу родину к величию…

Вот и всё. Чувствовал провал. Похлопали. И Гучков, прихрамывая, спустился по ступенькам и не оглядываясь ушёл.

И сразу с адъютантом – через Екатерининский, Купольный, наружу – и в автомобиль.

Нет, совсем не удалась речь. А ведь с чувством ехал. О, как трудно, как трудно нам объясняться с простонародьем. Так оно и остаётся – сфинкс. Мы окружены ими как становищем степных пришлецов.

Действительно ли верил Гучков и сегодня, что без великого спасительного февральского переворота страна бы уже погибла?

Он сам теперь не знал. Закачалась вся-вся его жизнь. Башня с проломанной крышей.

Да, так кого же вместо Корнилова?..

А вот: Половцова. Что полковник – это ничего, это теперь идёт. Но он – ловкий, прожжённый, схватчивый. Он, пожалуй, и против Совета не потеряется. И даже весёлый. Такой и нужен. Да и лезет всё время вверх, напрашивается.

Такой, да. Где он сейчас? Отпущен в Туземную дивизию?

Вернулся в довмин – и распорядился писать приказ о смене Командующего.

Чем больше сразу уходов, хоть ещё бы и Главнокомандующих фронтами, – тем крепче хлопнуть дверью.

Чем хуже – тем лучше?

А свою отставку – этой министерской размазне он не подаст так просто на подносике, по-чиновному. Он завтра – грянет отставкой на этом же совещании фронтовиков. Вот где.

Грянет-то грянет, но ведь – и крушение целой жизни.

Великолепных планов. Великолепных действий.

Спустя много лет, в эмиграции, пошутил Милюков Гучкову: «В одном только я вас, Александр Иваныч, виню: что вы тогда не арестовали нас всех, министров, вместо того чтобы подавать в отставку».

Он уже высказывал публично где-то (где, где – это всё перемешалось): русская демократия созрела занять первое место у кормила государственного корабля!

И к этому – явно и быстро идёт.

Мы можем быть спокойны за то, что мы сделали, а чего мы захотим – мы добьёмся, и сумеем показать миру! Свободу мы несём твердо и дадим её всем – и миру, и Европе! Эта грандиозная задача должна поднимать наш дух до высших пределов энтузиазма, до недосягаемого восторга! Не время бояться врагов ни справа, ни откуда бы то ни было. (Не уточняя…)

С юных лет и по сегодня искренно и без остатка, без утайки и малой доли души верил Александр Керенский в народ и в его будущую свободу.

И вот – удаётся даже и жить

но кошмар! – русский народ оказался не воспитан, не возвышен до этой свободы. Дали в руки народу необъятный пирог демократии – никто не способен резать аккуратно, соответственно свою часть, – каждый захватно ломает себе чем побольше. Этих фактов нельзя не заметить, они выпирают буквально каждый день повсюду.