– Геронда, иногда дети, ходящие в Церковь и скромно одевающиеся, подвергаются со стороны старших сильным нападкам.

– Делая так с верой и от сердца, они и старших ставят на свое место. Я был знаком с одной девушкой, которая носила черное платье с длинными рукавами. Какое же у нее было благоговение! Как-то раз одна шибко "моднючая" старуха начала ее упрекать: "И не стыдно тебе, молоденькой девушке, ходить в черном и с длинными рукавами?" - "Раз вы, пожилые, не даете нам таких примеров, - ответила ей девушка, - то, по крайней мере, будем одеваться в черное мы, молодые". Так она поставила старую модницу на место.

Видишь как: какая-то женщина хоронит мужа и тут же одевается в яркую одежду. Что тут скажешь? А вот моя сестра, оставшись вдовой двадцати трех лет от роду, уже не снимала черного платья до самой своей смерти. Для меня блаженны не те броско одетые горемычницы, что проводят греховную - "броскую" - жизнь, а те вдовы, которые в сей жизни, пусть и не по своей воле одевшись в черное платье, живут белой, светлой жизнью и не ропща славословят Бога.

Однажды к Премудрому Соломону, желая его испытать, привели детей - совершенно одинаково одетых мальчиков и девочек, с тем, чтобы он отличил одних от других. Соломон отвел детей к источнику и велел им умыться. Наблюдая, как дети умывались, он разделил их. Девочки аккуратно, стыдливо прыскали водой в глаза, тогда как мальчики смело плескали воду в лицо и били по ней ладошками.

Сегодня мужчины стали настолько женоподобны, что часто в них и не различить мужчин. В старое время на расстоянии пятисот метров можно было отличить мужчину от женщины. Сейчас иногда не отличишь и вблизи. Не поймешь: мужчина перед тобой? женщина? Поэтому пророчество и говорит, что придет время, когда нельзя будет отличить мужчину от женщины. Старец Арсений Пещерник как-то спросил одного длинноволосого юношу: "Так кто же ты есть? Мальчик ты или девочка?" Сам Старец не мог этого понять. Раньше на Святой Горе таких стригли. Сейчас приезжают какие есть… Но я их стригу: ножницами, которыми обрезаю шерсть, когда плету четки. Знаете, скольких я уже обстриг! Я стригу их во дворе за стеной алтаря. Когда приходят такие длинноволосые, я говорю им: "Вот хорошо! А то у меня есть несколько лысых знакомых и я обещал приклеить им шевелюры. Окажите любовь, дайте вас обстричь! Что поделать, я ведь дал людям слово".

– Соглашаются, Геронда?

– Зависит от того, как им об этом сказать. Я ведь не налетаю на них с криками: "Что за срамотища такая! Как вам не стыдно! Вы не чтите это священное место!", но говорю: "Слушайте, парни, ведь этими волосами вы оскорбляете свое мужское достоинство. Если вы увидите, как гвардеец почетного караула марширует по площади Согласия с дамским ридикюлем, как вы на это посмотрите? Ну, скажи, приличествует ли гвардейцу ридикюль? Давай острижем твои волосы!" И стригу. Знаете, сколько я собираю волос! Иногда, если кто-нибудь из них заартачится и начнет всякие "почему" да "зачем", я отвечаю: "Что еще за "почему"? Разве я не монах? Вот и совершаю постриги. Ведь это моя работа". Все дело в том, как это преподнести. Ребята смеются, а это мне и нужно. После этого я их стригу. Нет, имена при "постриге" не меняю. Только одному малому дал имя "Досто?йно е?сть", потому что, когда я совершал его "постриг", неподалеку проходил крестный ход с иконой "Досто?йно е?сть"! А как бывают рады родители моих "постриженников"! Знаешь, сколько благодарных родительских, материнских писем мне приходит? У! Только за это простит меня Бог!

Сейчас еще взяли моду обстригать на голове волосы, а сзади оставлять хвостик. "Эй, орлы!
– спрашиваю, - какой же в этих хвостах смысл?" - "Мы, - отвечают "орлы", - оставляем хвосты, чтобы на нас обращали внимание".
– "Чудики вы, чудики, - говорю я им, - да у людей сегодня столько проблем, что они не будут обращать на вас внимания, даже если вы станете им за это платить!" А другие, здоровенные дылдищи, носят в ушах сережки. Сколько же я поснимал с них этих сережек!

– А некоторые, Геронда, носят только одну сережку.

– Одну серьгу носят анархисты. Одна серьга в ухе - символ анархии. Они надевают эту серьгу не для того, чтобы украсить себя, как женщины. Они протыкают свое ухо и надевают серьгу в знак протеста. Как-то ко мне в каливу пришел отец с сыном двадцати двух лет - длинноволосым, с бородой и сережкой в ухе. "Неприличны парням сережки, - сказал я ему.
– Многие вас понимают неправильно. Мне это объяснять не нужно, но люди-то ведь не знают, что вы анархисты, и понимают это неправильно". После он снял сережку и отдал ее мне. Она была золотая. "Отдай ее, - говорю, - ювелиру, чтобы он сделал тебе нательный крестик".

– Некоторые, Геронда, носят серьгу даже в носу.

– Это значит, что диавол вставил им в нос кольцо. Только уздечки не видно. А некоторые носят на шее широкие золотые цепочки - в несколько рядов. Одному я устроил выволочку, поснимал с него все эти побрякушки и сказал: "Отдай это золото какому-нибудь сироте. Или вручи его своей матери, чтобы она передала его какому-нибудь бедняку". После того, как я привел его в более-менее божеский вид, он меня спрашивает: "Что мне делать?" - "Начни с того, - говорю, - что надень на себя крестик на скромной цепочке". Подумать только - мужчины, а носят золотые украшения! Стоит перед тобой, весь сверкает золотом, на шее в два-три ряда толстенные золотые цепочки - принцессы и то таких не носят, стоит и жалуется, какие у него проблемы! А проблема-то как раз в этом! Его проблемы - это епитимья, которую он несет. С одних я снимаю эти побрякушки сам, другим говорю, чтобы они сделали это своими руками. Люди потеряли меру. Они стали вконец никуда негодными. Некоторые носят на шее знаки зодиака. "Что это?
– спрашиваю одного.
– Первый раз такое вижу".
– "Это, - отвечает, - зверушка такая, мой знак зодиака". А мне сперва показалось, что это иконка Божией Матери. "Что же, - говорю, - сами-то вы разве тоже зверушки из зоопарка, коли носите на себе эти знаки зодиака?" Ой, чудные… Внутреннее бесчинство выпирает наружу. Давайте же молиться, чтобы Бог просветил молодежь и сохранил немного закваски.

Хорошо, что люди жаждут простоты. Они дошли до того, что ввели простоту в моду, пусть внутри у них простотой и не пахнет. Некоторые приезжают на Святую Гору в вылинявшей потертой одежде, и я задаюсь вопросом: "А почему они так одеты? Ведь они же не работают в поле?" Один разговаривает на безыскусном деревенском языке, потому что для него это естественно, и ты радуешься, слыша журчание деревенской речи. А другой подделывается в своей речи "под селянина", но от его "мужицкого говора" становится тошно. А некоторые приезжают на Святую Гору при галстуках… Из огня да в полымя… Один такой "паломничек" взял с собой на Афон шесть или семь галстуков. Утром, собираясь идти ко мне, он надел галстук, костюм - вырядился как на парад. "Что ты там копаешься?" - спрашивает его кто-то. "Собираюсь к отцу Паисию", - отвечает он. "А зачем ты так торжественно одеваешься?" - "Затем, - отвечает, - чтобы сделать ему честь". Ох, до чего же мы докатились!