На столе я собрал инструменты моего ремесла, и меня не волнует, сколько бы они стоили, вздумай я их продать, расставаясь со своим достоянием, как змея сбрасывает кожу. Тончайший пергамент из Виндхема, лучшие чернила, поставляемые торговцами в Дабау, прекрасные перья снежных цапель, что водятся в городе множества каналов Куэ-куэй за морем.

Все приготовлено и ожидает последней истории, чтобы рассказать ее. Словно алхимик, я буду вызывать смерть из чернил и пергамента.

Но я чего-то жду. Пыль начинает покрывать свернутый пергамент и крошечные пузырьки чернил. Почему? Не из-за сомнений в обещании ведьмы или страха смерти в этот весенний день. В самом деле, вначале я думал, что просто оттягиваю конец, стараясь отсрочить его, словно жестокие мучения.

Но я ошибался. Причина намного проще.

Я понял это в то утро, когда смотрел на ветвь дерева из своего чердачного окошка, где маленькая какора свила свое устеленное перьями гнездо. Хохолок птицы сверкающе-черный, а грудка ярко-красная, как если бы ей перерезали горло. Она проводит день, охотясь на летающих насекомых или роясь в грязи внизу между снующими работниками. В основном ее гнездо пустует, предоставляя моему пустому взору три отложенных ею яйца.

Несколько дней я смотрел на эту маленькую кладку, пытаясь разгадать загадку, которая крылась в гладких скорлупках, в маленьких коричневых пятнышках на голубом фоне. И что же?

Это открылось мне в то утро. Каждое яйцо — символ бесконечных возможностей жизни. Какой путь лежит перед этими птенцами? Все они могут умереть до того, как вылупятся, задохнувшись в своей собственной скорлупе. Или один может быть пойман подкравшимся котом, когда будет учиться летать, другой умрет от болезни или голода или вернется следующей весной в это же самое гнездо, чтобы создать новую семью, начав жизненный цикл снова. Так много возможностей, так много путей внутри яиц, чей размер не превышает размер моего большого пальца.

Бесконечные возможности жизни… вот что я открыл для себя в то утро.

Что это значит для меня? Что я отброшу свое стремление к смерти и снова приму жизнь?

Нет… Конечно, нет.

Когда я смотрел на эти яйца, я понял, что не открывающиеся возможности делают жизнь достойной прожить ее, а то, что у каждого свой неповторимый путь от рождения до могилы, который делает значимой жизнь каждого существа.

То, о чем я умолял ведьму и что она дала мне одновременно как дар и как проклятие — бесконечную жизнь, на самом деле достойно жалости. Когда все эпохи проходят нескончаемой чередой перед тобой, возможности жизни становятся бесконечными. Когда все пути открыты для тебя, ты живешь только в воображении — но никогда реально. Когда так много путей, легко потерять себя.

Хватит. Тем утром, глядя на яйца, я знал, что устал от возможностей, и хотел одного: увидеть мою жизнь снова определенной.

Начало, середина и конец.

Итог жизни — я хотел вернуть его.

И вот я снова соединяю чернила с бумагой, призывая жизнь и слова сквозь алхимию написанного. Каждая буква приближает меня к смерти, приближает меня к тому моменту, когда смысл вернется в мою жизнь.

Знала ли ведьма это уже тогда? Неужели она милосердно оставила мне последний шанс?

Посмотрим.

Меня уже уносит в иные времена, далеко отсюда. Следуйте за мной на звон колокольчиков, где последний актер, опоздавший на празднество, выходит на сцену. Вы его видите? У него голубая кожа и пестрый наряд. Он играет роль шута.

Наблюдайте за ним внимательно…

Сидя на Троне Розового Шипа, Елена изучала представшую перед ней загадку. Маленький чужеземец, одетый в ворох шелка и льна, казался мальчиком с гладким, лишенным морщин лицом, но он явно не был мальчиком. Слишком уж он оставался спокоен под пристальными взглядами собравшихся в Большом Зале. В его глазах светилась ирония, как будто происходящее его забавляло; хотя были в них и горечь, и усталость. А линия его губ с тенью улыбки оставалась жесткой и холодной.

Он казался простаком, но вызывал у Елены болезненное чувство беспокойства.

Чужеземец упал перед ней на одно колено, сдернув свою пижонскую шляпу. Множество колокольчиков — оловянных, серебряных, золотых и медных, которыми была расшита его одежда, — чисто зазвенели.

Рядом с крошкой встала более высокая фигура — принц Тиламон Ройсон, лорд замка Мрил, что на севере. Ставший пиратом принц на этот раз отказался от своей обыкновенной элегантности и был одет в потертые сапоги и изъеденный солью черный плащ. Его щеки раскраснелись, а песочного цвета волосы были растрепаны. Он высадился в гавани острова, как только поднялось солнце, и немедленно запросил аудиенции у Елены и ее военного советника.

Принц опустился на одно колено, затем указал жестом на чужестранца:

— Могу я представить Арлекина Квэйла? Он пришел издалека и принес вести, которые вам следует услышать.

Елена жестом велела им обоим встать:

— Поднимись, лорд Тайрус. И добро пожаловать.

Она внимательно смотрела на Арлекина, пока он поднимался на ноги, сопровождаемый хором звенящих колокольчиков. Этот человек в самом деле прибыл издалека. Его лицо имело странный цвет: бледное до синевы, как будто он постоянно задыхался. Но самым поразительным были его яркие глаза — сияющее золото, полное лукавства.