И он ничего не мог сделать с ним.

Джоах крепче сжал посох. Он нахмурился, глядя на Кровавый Дневник, лежащий на столе, — источник его оцепенения.

Грешюм заметил это:

— Уничтожь книгу, и мы будем свободны, мой мальчик.

Джоах выпрямился, поморщившись от боли.

— Покуда я так желаю, этого не случится. Но не волнуйся. Придет время нам свести старые счеты, — эти последние слова были обещанием скорее самому себе, нежели темному магу.

Улыбка Грешюма стала ехиднее:

— Тогда проведи твои последние зимы, мечтая о молодости, потому что это все, что тебе остается, — темный маг посмотрел на Дневник.

Магический том связывал Грешюма куда больше, чем веревки, которыми Эррил скрутил его для надежности. Чо в ярости наложила заклятие на темного мага, втянув частицу его души в Пустоту и привязав ее там. Благодаря этой привязке, любая магическая энергия, которую Грешюм мог призвать, немедленно вытекала в Пустоту. Заклятье лишило мага силы.

К несчастью, это ограничило и возможности Джоаха: любая магия — темная или магия снов, направленная на Грешюма, просто утекала в Пустоту.

Никто из них не мог действовать — тупиковая ситуация для воли и силы.

Несколько дней назад, когда схватили Грешюма, Эррил хотел перерезать ему горло, но Елена воспротивилась. Им предстояла великая битва у Блэкхолла, и любое знание о тайнах вулканического пика, о его защите или войсках могло оказаться решающим. К тому же Грешюм имел дело с Черным Сердцем и его военачальником Шорканом и мог знать детали, от которых зависел бы итог их борьбы в предстоящие дни. Так что темному магу было позволено жить, оставаясь пленником.

Грешюм вздохнул:

— Так много всего, чему я мог бы научить тебя, Джоах! Ведь ты имеешь лишь смутное представление о своих истинных возможностях, — эти слова прозвучали одновременно устало и странно искренне.

Джоах сузил глаза, глядя на своего врага:

— Нет ничего, чему ты мог бы научить меня и чему бы я захотел учиться, — но даже ему самому его слова показались пустой бравадой.

Грешюм пожал плечами:

— Твой талант еще слишком сырой, и ты слишком мало знаешь, чтобы понять, от чего ты отказываешься так легко.

Джоах моргнул. Он знал, что ступает на тонкий лед, но ничего не мог поделать:

— Например?

— Ты ваятель снов. Такой, как ты, не рождался уже бесчисленные поколения. Если бы у меня был такой дар… — его слова оборвались. Кончик языка облизнул губы. — Я бы мог противостоять Черному Сердцу в одиночку.

И вновь Джоах почувствовал искренность в его словах. Так это или нет, но Грешюм верил в это.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Глаза Грешюма вновь нашли Джоаха:

— Все, что я скажу тебе, — это то, что грань между сном и реальностью не настолько четкая, как это обычно представляют. Если ты веришь в сон достаточно сильно, ты можешь изваять этот сон при помощи своего духа и сердца так, что он перейдет в реальность.

Джоах сглотнул. Разве шаман Партус не намекал на подобную размытость грани между реальностью и сном?

Грешюм тихо проговорил:

— Я знаю, чего ты хочешь, Джоах.

— Ничего ты не знаешь.

Юные глаза посмотрели на него, и юные губы произнесли одно слово:

— Кесла.

Гнев заполнил то пространство внутри Джоаха, где была пустота. Его голос клокотал от гнева:

— Никогда не произноси ее имя, маг! Желает того Елена или нет, но я воткну в тебя кинжал!

Грешюм пожал плечами:

— Смерть — тоже размытая линия, когда Черное Сердце возвращает кому-то жизнь.

Джоах нахмурился, но он знал, что не сможет убить мага до тех пор, пока не вернет свою молодость и не узнает способ делать сны реальными. Он вспомнил девушку с золотыми волосами и фиалковыми глазами и почувствовал сильную боль в сердце, угрожающую его убить.

Не замечая боли Джоаха, Грешюм продолжил, откинувшись в кресле:

— Мы не такие уж разные, мой мальчик.

Джоах усмехнулся.

— Разве мы оба не желаем страстно вернуть молодость, украденную у нас? Или это не так? — голос Грешюма стал лукавым: — Должны ли мы всегда быть врагами? Разве мы не можем разделить то, чего оба жаждем?

Джоах нахмурился:

— Разделить?

— Я отдам тебе назад половину похищенных у тебя лет и сохраню оставшуюся половину. Каждый станет немного старше, но ни один не будет стариком.