Пархоменко молчал.

— Слышишь?

— В чем же мне признаваться? — отвечал Пархоменко, ухмыляясь.

— А!.. Так, так?.. О-о-о-о!.. Нет, нет... Ты, брат, от меня не отделаешься. Я сейчас же арестую тебя... Эй, человек! Попросить ко мне городничего... Скажи, чтобы минуты не медлил... По очень важному делу, к полковнику Масоедову, Z-скому предводителю дворянства. Пошел!

— Помилуйте, Митрофан Александрович, что вы делаете? Пархоменко ведь все мы знаем. Он здешний уроженец, успокойтесь! — останавливал его Григорий Дмитриевич.

— Слышать ничего не хочу, — возразил Масоедов, в бешенстве расхаживая по комнате, — я знаю только, что он Ксенофонт... как его?., да! Ксенофонт Петров Долгополов... Ты? — обратился он вопросительно к Пархоменке.

— Никак нет-с.

— Ну, это мы увидим.

— Случается, — вступился Григорий Дмитриевич, — что бывают поразительные сходства физиономий... Я узнал...

— Что вы мне говорите, — горячо перебил его Масоедов, — у меня ястребиные глаза... Если я раз увижу человека, то помню его рожу всю жизнь... а то я не узнаю Ксенофонта, который служил у меня десять лет в Петербурге... Он вор!.. Он украл у меня десять тысяч. Его всюду разыскивали и не могли найти...

Григорий Дмитриевич было недоверчиво взглянул на Пархоменко, но тот пожал плечами и отрицательно покачал головою, так что Перецепин не знал, что и думать о своем племяннике.

— Я вам докажу, — кипятился разгорячившийся Митрофан Александрович, — что это самозванец. Вот я его сейчас проэкзаменую, шельму... Ты в котором году поступил, говоришь, на службу?

— Собственно, ваше высокородие, я поступил в тринадцатом году, сначала в М-ское земское ополчение, но эта служба у меня, не знаю по какому случаю, пропала. Вероятно, был не занесен в списки; потом меня в 181* году перевели в N-ский гусарский, и с этого времени пошла моя настоящая служба.

— При вступлении в Париж к какому корпусу был причислен ваш полк?

— Ко второму-с, ваше высокородие.

— Кто был корпусным командиром?

— Граф Алексей Петрович Н., дивизионным — генерал-адъютант фон П., а полковым — генерал-майор С-ов.

— Верно, каналья, — заметил сквозь зубы Масоедов. — Ты ранен?

— Никак нет-с.

— В 1832-34 году не знал ли ты в N-ском гусарском полку офицера, князя Панфилова?

— Как же: я ихнего эскадрона. Ноне они изволят быть в отставке и в позапрошлом году соблаговолили заочно воспринимать от святого крещения у меня второго сына. Я знал, — добавил Пархоменко, — всех офицеров нашего полка до 1835 года, а с некоторыми Бог привел видеться уже после отставки.

— Все это может быть, — перебил его Митрофан Александрович, — но я тебе докажу, что я не ошибаюсь: ты — мой бывший камердинер Ксенофонт Долгополов, — вор и ныне самозванец... Иначе, после этого, я не полковник Масоедов.

Б-ский городничий, отставной пехотный подпоручик Бобанов, явившийся по приглашению, хотя не видел достаточных данных к арестованию знакомого ему вахмистра Пархоменко, но, будучи человеком из простого звания, малограмотным, занимавшим свою должность из милости, побоялся влияния и богатства полковника Масоедова, и Пархоменко был арестован.

В тот же день к Z-скому губернатору посланы были две эстафеты: одна — от городничего, с донесением о происшествии, другая — от Масоедова, в которой он просил участия губернатора в этом деле, производства строжайшего следствия и назначения для этого особо распорядительного чиновника, а также о перемещении Пархоменки из-под ареста при городской полиции под строгий караул в местный тюремный замок.

Закипело дело, взволновавшее всю губернию. Все были убеждены, что полковник обознался, и с нетерпением ждали, чем все кончится. Одни злорадствовали, другие сожалели о Масоедове, а третьи переносили это сожаление на Пархоменку, опасаясь, что бедный человек может безвинно просидеть несколько лет в тюрьме, а затем дело затушат безо всяких последствий для Масоедова.

В главных чертах объявление, поданное полковником Масоедовым, которым он начал свое преследование против Пархоменки, заключалось в следующем: в 1823 году, по смерти отца его, генерал-лейтенанта Александра Константиновича Масоедова, ему досталось в наследство имение в Т-ской губернии Варваровка; между крестьянами числился Ксенофонт Петров Долгополов, которого он взял к себе в услужение лакеем. В продолжение первых десяти лет службы своей Ксенофонт Долгополов отличался безукоризненным поведением, расторопностью и честностью; за такие качества Митрофан Масоедов, в то время поручик гвардии, приблизил его к себе на должность камердинера, и Долгополов пользовался безграничным доверием своего господина: на его руках находились все наличные Масоедова деньги и все имущество; но на десятый год, именно с половины 1834 года, Долгополов переменился, стал пить, позволять себе грубить и вести предосудительный образ жизни. Видя эту перемену, Масоедов принял против Долгополова некоторые меры взыскания, которые, однако же, не привели ни к чему; тогда Масоедов задумал было удалить его от себя и сослать в деревню на полевые работы. Это намерение было очень хорошо известно Долгополову, а потому он, чтобы не понести заслуженного им наказания, решился бежать, захватив с собою шкатулку Масоедова с десятью тысячами наличных денег и с ценными вещами на сумму приблизительно тысяч шесть или семь, несколько перемен белья и платья. Преступление это совершено было Долгополовым вечером семнадцатого апреля 1835 года. Он воспользовался отлучкою Масоедова шестнадцатого апреля из Петербурга в Гатчину, по делам службы, на несколько дней, который отдал ему приказание явиться к нему в этот город с некоторыми вещами двадцатого числа. Долгополов объявил прочей прислуге, что будто бы барин приказал ему выехать в Гатчину не двадцатого, а на другой день, то есть семнадцатого апреля. Он преспокойно и в виду прислуги взял шкатулку и вещи, связал все это в узел, попрощался со всеми и вышел из квартиры Масоедова, сказав, что он на улице наймет себе извозчика до станции. Не дождавшись своего камердинера в Гатчине двадцатого числа, Масоедов двадцать первого послал нарочного в Петербург узнать о причине этого и получил известие, что Долгополов еще семнадцатого числа отправился к нему с вещами и шкатулкою... Таким образом, только через четыре дня, и то первоначально в форме предположения, было узнано о побеге Долгополова; вследствие этого, несмотря на самые строжайшие розыски со стороны полиции и Масоедова и повсеместные публикации по России с описанием примет беглеца, Долгополов не был отыскан и сумел скрываться до настоящего времени. «Ныне же, — заявляет Масоедов, — двадцать девятого июня 1852 года, он узнан мною в лице проживающего в Б. под именем отставного гусарского вахмистра Степана Максимовича Пархоменки. В том же, что именующий себя Пархоменком есть действительно крестьянин Ксенофонт Долгополов, я обязуюсь представить, не позже полутора месяцев, свидетелей, оставшихся еще в живых, которым лично известен Долгополов, для дачи им очных ставок. Прошу вытребовать из С.-Петербургского губернского правления дело «О побеге и краже денег и вещей у штабс-ротмистра гвардии Митрофана Александровича Масоедова крепостным его человеком Ксенофонтом Петровым Долгополовым», начатое в 1835 году».

Пархоменко показывал о себе, что он из государственных крестьян слободы Петропавловки, родился семнадцатого августа 1796 года и крещен священником Б-ской Воздвиженской церкви, отцом Николаем Богоявленским, который жив в настоящее время и по прибытии его, Пархоменка, в Петропавловку узнал черты его лица, так как отец Николай Богоявленский знал Пархоменка мальчиком и напутствовал при поступлении в ополчение. Отец и мать Пархоменки умерли, когда он находился в военной службе; около тридцати лет назад две сестры его также умерли до возвращения его на родину, но есть дальние родственники и сотоварищи детства, которые узнали его и могут подтвердить под присягою, что он именно Пархоменко, родившийся в Петропавловке, а не кто-либо другой. Таких лиц Пархоменко представил в числе двенадцати человек и припоминал им, при очных ставках, некоторые свои и их детские шалости и проделки. Свидетели единогласно подтвердили слова его и признали его за Степана Максимовича Пархоменка. Наконец, о службе своей в N-ском гусарском полку, кроме указа об отставке, Пархоменко представил различные записки и письма, адресованные к нему его прежними сослуживцами как до отставки, так и по выходе в нее, и, в числе прочих, письма своего бывшего эскадронного командира, ныне отставного генерал-майора, князя Памфилова. Но все эти доказательства не смущали полковника Масоедова, и он продолжал упорно уверять, что Пархоменко — крестьянин Ксенофонт Петров Долгополов. Однако и он увидел, что уличить Пархоменка в самозванстве какими-либо документами нет никакой возможности, а далее беспокоился, что едва ли и самые очные ставки Пархоменки с его свидетелями, которые знали Ксенофонта Долгополова, могут привести его к удовлетворительному результату, ввиду несомненно твердого запирательства Пархоменка и присяги свидетелей противной стороны. Словом, дело стало принимать весьма дурной оборот для Масоедова...