После следующей атаки мы снова собрались за этим валуном и пили из фляжек, содранных с убитых мятежников, но парня из Буффало уже не было.

— Эх, — сказал Олег тоскливо. — Сижу тут, как старое дерьмо… Ну кому все это нужно — Дзета Пупис, Бета Лиры… Дерьмо. Я туда хочу!

— Там убивают, — сказал Григорий. Он сказал это просто так, механически. Он не хотел стращать или хвастаться. Ему вдруг стало нехорошо — там убивают, а он здесь сидит уютно и спокойно и пьет коньяк, когда там так нужны люди. Просто люди — руки с винтовкой и ясная душа. Там все были честные, даже анархисты…

— Я большевик, — упрямо сказал Олег. — И сижу тут как дерьмо. Безо всякого толка и пользы. Наше место там!

Сашка сидел, откинувшись, и медленно тянул коньяк. Теперь он пил из стакана.

— Все на свете проморгал, — продолжал Олег. — Перед Черепановым ходил на полусогнутых, а он враг. Где наши глаза были?

— Ну, этим заняты те, кому следует, — сказал Григорий.

— В-верно! Я тоже так думаю! Сталин знает, что делает. Раз не объявляют поголовный набор добровольцев в Испанию, значит, этого делать нельзя…

— Да. Нельзя, пожалуй.

— Там люди сидят поумнее нас с тобой, — сказал Олег. Он тяжело поднялся и пробрался к окну. — Мать честная, ясно! Мне ехать надо, ребята… Н-наблюдать надо!

— Ладно, — сказал Сашка. — Ложись и спи. Ехать ему надо. Тазик принести?

— Иди ты в штаны… Мне ехать… Н-наблюдать…

Олег пошел кругом по комнате, придерживаясь за мебель.

— Где мое пальто?! — заорал он.

Сашка встал, взял его за плечи и усадил, а затем уложил на диван.

— Дрыхни, астрономия, — сказал он.

— Й-эхать!..

Олег заснул и сразу захрапел. Сашка вышел и вернулся с тазиком.

— Среди ночи непременно поблюет, — сказал он.

— Н-на пол, — сказал Григорий Олеговым голосом.

Сашка сел и вылил остаток коньяка себе в стакан.

— Теперь рассказывай, — сказал он.

— Сначала скажи, что с тобой. Ты устал?

— Конечно, — сказал Сашка.

— Неприятности?

— Нет, — сказал Сашка. Он выпил и весь скривился, как от дряни.

— Ну хорошо, — сказал Григорий. — У тебя карта есть?

Сашка снова поднялся и принес свернутую в рулон большую немецкую карту Испании. Они сдвинули посуду и расстелили карту, прижав по углам пустыми стаканами.

— Вот где они, — сказал Григорий.

Сашка засопел.

— Что же это, — сказал он. — Это же значит…

— Да, — сказал Григорий.

— Что же это, — повторил Сашка. — Что же это…

— Я еще надеюсь вернуться, — сказал Григорий. — Я хочу быть там до конца. К чертовой матери, Сашка, ты это пойми… Я там как за родную землю дрался, как за Ленинград… После гражданской — это первый настоящий бой за советскую власть…

Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.

— Спокойно, — сказал Сашка. — Это за мной. Ты, главное, спокойно… — Он схватил Григория за руки и крепко стиснул. — Ты, главное, спокойно…

Звонок.

Сашка сидел неподвижно, и только быстро шарил глазами по стенам.

— Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…

Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:

— Живой не дамся!..

Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.

— Почтальон, — сказал он, усмехаясь. — От мамы. Беспокоится, что не пишу.

Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.

— Здорово я его напугал, — сказал он.

Григорий молчал.

Спать хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего. Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании — немецкая карта — и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее — надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.

Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:

— Стоять смирно, ты…

Григорий стоял спиной к следователю. Он смотрел в стену, выкрашенную серой краской, и слушал, как следователь шуршит бумагами, зевает, скрипит креслом. В кабинете было тепло, пахло табачным дымом. Хорошо бы убить следователя, подумал Григорий. И лечь спать прямо здесь, на полу. Закрыть глаза, растянуться и заснуть. Хоть на час. Хоть на четверть часа. Дверь приоткрылась, кто-то сказал: