— Стивен, скажи женщине, пусть сойдет с моей хатты, — проговорила Диль с окаменевшим взором.

— Ах, деточка, прошу простить меня, — воскликнула Диана, наклоняясь, чтобы стряхнуть пыль с лохмотьев Диль. — Ах, мне так жаль. Если твоя одежда испорчена, я подарю тебе сари из голкандского шелка, с двумя золотыми нитями.

Диль обвела взглядом толпу.

— Сойдет, — сказала она. — От тебя пахнет не как от франка.

Диана улыбнулась и взмахнула над головой девочки своим носовым платком, распространяя аромат эфирных масел из Оуда.

— Прошу, прими его, Диль-Гюдаз, — сказала она. — Возьми его, растапливающая сердца, и мечтай о Сиваджи.

Диль завертела головой: конфликт между удовольствием и обидой явно отражался на ее искаженном гримаской лице. Удовольствие одержало верх, она приняла платок, с милым поклоном благодаря бегум-лала, и жадно вдохнула аромат. Позади раздался звук, свидетельствующий, что повозки расцепились, подбежал грум с докладом: путь свободен, их все ждут, а лошади в поту и в навозе.

— Стивен, я не могу задерживаться, — сказала она. — Приходи повидать меня. Нужно объяснить тебе, где я живу. Знаешь Малабарский холм?

— Да знаю, знаю, — закивал Стивен, желая выразить, что ему прекрасно известно, где она живет, что он отлично знает ее дом, но Диана, погруженная в свои мысли, не обратила на это внимания.

— Нет, ты наверняка заблудишься. — Она повернулась к Диль. — Знаешь джайнистский храм за Черной пагодой? Дворец Джасвант-рао, потом башню Сатара? — последовала краткая серия указаний. Диль слушала, храня спокойное, немного циничное, покровительственное выражение. Чувствовалось, что лишь вежливость не дает ей прервать ее словами Стивена: «Да знаю, знаю». — Потом через сад. Он точно потеряется без помощи мудрого проводника. Прошу, проводи его завтра вечером, и я исполню три твоих желания.

— Конечно, он нуждается в проводнике.

Дверца экипажа захлопнулась, грум вскочил на подножку; изнутри трое офицеров, напустив на себя беззаботный вид, бросали скрытые взгляды на гласис. Ландо утонуло в потоке транспортных средств; несколько минут абрикосовые зонтики еще виднелись, потом пропали.

Стивен чувствовал на себе неумолимо-испытующий взгляд Диль. Он молча поднялся, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца.

— Ох, ох, ох! — вскричала наконец она, вскочив и сложив руки наподобие храмовой танцовщицы. — Ох, теперь я поняла.

Диль закружилась, пританцовывая и напевая:

— О, Кришна, Кришнаджи, о, Стивен-багадур, Сиваджи, о, растапливающий сердца! Ха-ха-ха! — дурачась, она не удержалась и шлепнулась на землю. — Ты-то понял?

— Ну, наверное, не так хорошо как ты.

— Я скажу, все открою. Она добивается тебя — хочет видеть тебя вечером. О, бесстыдство. Ха-ха-ха. Но зачем, если у нее три мужа? Потому что ей нужен четвертый, как у тибетцев: у них по четыре мужа, а женщины франков такие же как они. Чудно. Трое не сделали ей ребенка, значит четвертый должен, и она выбрала тебя, потому что ты так не похож на них. Ясное дело, ей было видение во сне: сказано, где найти тебя, такого непохожего на остальных.

— Совсем непохожего?

— О да, да! Они идиоты — у них на лбу написано. Они богатые, а ты бедный; они молодые, а ты старый; они красивые розоволицые мужчины, а ты… большинство святых людей страшные на вид, но более-менее невинные. О трубы и рожки! Скорее, давай скорее: бежим к морю.

Стивен свернул в проулок серебряных дел мастеров: улочку еще более узкую, чем прочие, укрытую от жалящих лучей заходящего солнца тентами. Жара была наполнена беспрестанным теньканьем, сходным со стрекотанием каких-то насекомых. По обе стороны дороги в своих открытых лавках трудились кузнецы, работая над филигранью, носовыми кольцами, ожерельями, браслетами, корсетами. У некоторых имелись тигли с мехами для поддержания огня, и по земле стелился густой аромат древесного угля.

Он присел, чтобы посмотреть, как мальчик полирует изделие на точильном колесе, выбрасывающем на улицу сноп красных искр. «Как неудачно, что Диль должна сопровождать меня, — думал Стивен, — и что я в европейской одежде». На него, как и на лавку упала тень браминского быка, заставив тигль замерцать еще ярче. Бык ткнулся носом ему в грудь, фыркнул и пошел дальше. «Мне так больно от лжи: она, в той или иной форме так давно опутывает меня. Притворство и отговорки — опасное ремесло, и расплата рано или поздно наступит. Есть люди, и Диана, думается, из их числа, для которых существует собственная правда. Обычный человек — как Софи или я, к примеру, не может жить без своей обычной правды, не может и все. Он без нее умирает, без чести и славы. На деле большинство людей убивают себя задолго до момента, когда пробьет их час. Живут как дети: бледные в юности, вспыхивают огнем в любви, умирают, не дожив до тридцати, и блуждают по земле, как проклятые души, не зная покоя. Вот Диль жива. И этот мальчик тоже». Время от времени мальчишка, существо с огромными глазами, улыбался ему сквозь браслеты. Они уже стали хорошими знакомыми, когда Стивен спросил:

— Парень, скажи, сколько стоят эти браслеты?

— Пандит, — ответил тот, сверкнув зубами, — правда — мать моя, и я не стану врать тебе. У меня есть браслеты на любую толщину кошелька.

Он нашел Диль занятой игрой столь похожей на знакомые с детства классики, что ощутил старинное волнение, увидев, как плоский камешек скользит через линии к «раю». Одна из товарок Диль радостно заскакала к цели, звеня по пути браслетами. «Так нечестно, — завопила Диль, — не считается, даже слепая гиена разглядела бы, что ты зашаталась и коснулась земли»! Сверкая глазами и сжимая кулаки она взывала к небу и земле как свидетелям, но, заметив Стивена, бросила игру, заявив на прощание, что не будет водиться с ними, дочерьми шлюх, и быть им бесплодными всю жизнь.