С чего она взяла, что он мой? Он же за ее кашей да похлебкой приходит… Хотя, может, и мой, если мои мысли вслух повторяет. Нет, свои мысли, которые я ему продиктовал. Я пошел дальше. Спорить было бесполезно, пусть идет. Вдвоем веселее, мне даже захотелось порыцарствовать, с кем-нибудь сцепиться, помахать дубиной, сорвать на ком-нибудь тоску, и злость, и бессилие, накопленное за сколько-то там месяцев… Или уже лет?.. Сколько я был без сознания? Сколько дней слилось в один?.. Взыграла во мне удаль молодецкая, а на кого ее растратить — на воров или на мертвяков — какая разница? Пусть девчонка идет. Тоже мне жена, детей она не хочет…

Я размахнулся от души, ахнул дубиной, выплескивая избыток сил, непонятно откуда взявшихся, по сырой коряге у обочины и… чуть не свалился — коряга распалась в труху, а дубина проскочила сквозь нее, как сквозь тень.

Какая-то юркая серая живность порскнула в стороны и, булькнув, скрылась в темной воде.

Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время от времени она цеплялась за мою руку обеими руками и повисала на мне, очень довольная.

Мне это тоже нравилось. Да, идти по просыпающемуся лесу с близким человеком совсем не то, что брести по нему в одиночестве.

— Ты не беспокойся, Молчун, — говорила она. — Старец не найдет наш обед… и дикие муравьи не найдут, я хорошо спрятала! Муравьям до него в жизни не добраться… Как меня утром разбудила какая-то вредная муха, так я сразу и подумала, что будет чем тебя накормить, когда из Выселок вернемся… Хи-хи, а когда я вчера засыпала, ты, Молчун, уже храпел, а во сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова знаешь, Молчун?.. Про какое-то кино бубнил да про сценарий… И лешего не к добру поминал… Ты, Молчун, лешего никогда не поминай, а то явится, когда не нужен вовсе, а явится — от него уже не отвяжешься… Слушай, Молчун, а давай свернем к одежным нашим деревьям да посмотрим, что у тебя получилось!.. Я там недавно была, набухло сильно, а понять невозможно, что такое ты надумал. У меня так никогда не было — раз-два и готово… Ну, месяц-два… А у тебя… уж я и со счету сбилась, сколько зреет. Наверное, ты такое дереву заказал, чего оно никогда не выращивало. Но может вырастить. Очень оно старается для тебя, Молчун. Я чувствую. А ты мне скажи, что ты ему заказал?

— Хитренькая какая! — хихикнул я добродушно — ну совсем дите рядом со мной щебетало, хотя уже, хм… — Сама знаешь — от зеленых плодов расстройство желудка может быть, а от зеленой одежды, наверное, конфуз сплошной… Ты уж потерпи — вот вернусь из Города, должно уже созреть, я так надеюсь.

— Не вернусь, а вернемся, — строго сказала Нава и погрозила мне пальчиком.

— Посмотрим, — не стал я спорить. — А сейчас мы никуда не пойдем, не сбивай меня, мы идем на Выселки, на Выселки мы идем, не к одежным деревьям, не на Тростники и не на Глиняную поляну, а на Выселки.

— Да поняла я, Молчун, — хмыкнула Нава. — На Выселки. Я тебе не Колченог, чтоб по многу раз долдонить одно и то же, хоть с ним ты хочешь идти в Город, а со мной не хочешь. Ну их всех, давай сами пойдем!

— Я очень боюсь тебя потерять, девочка моя, — вздохнул я. — Мне и Колченога будет жалко потерять, и Кулака, и Хвоста, но без них я проживу, а без тебя… Не знаю… Это уже буду не я…

— А если ты не вернешься, разве я буду я? — тихо спросила она.

О, Лес Великий, кто ж она мне и кто я ей?!

Я глянул на Наву. Девчонка висела у меня на левой руке, смотрела снизу вверх и азартно щебетала уже совсем на другую тему, о том, как она убежала от мертвяков, проползши у них между ног.

— Нава, — сказал я, — опять ты мне эту историю рассказываешь. Ты мне ее уже двести раз рассказывала.

— Ну так и что же? — сказала Нава, удивившись. — Ты какой-то странный, Молчун. Что же мне тебе еще рассказывать? Я больше ничего не помню и не знаю. Не стану же я тебе рассказывать, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб, ты же это и сам все видел… А может, ты мне расскажешь про свои слова, которые ночью говорил, когда храпел? Те, что ты говорил, когда бредил, я уже не помню, а вчерашние еще помню…

— Это которые же?

— А вот «кино», например… Странное слово, никогда раньше такого не слышала. Только от тебя, а ты его часто повторяешь во сне. Вот как мы с тобой про фехтование выяснили, что это вроде тыканья палкой, я и успокоилась. А про кино вчера ты очень нервно говорил, будто сердился, и доказать пытался…

Я даже остановился и посмотрел на Наву — так вдруг в голове щелкнуло, словно сук на дереве сломался — хрясь!..

— Ты чего встал, Молчун? Встал и молчит! Я тебе говорю: поговори, а ты совсем замолчал… И не стой: стоять будешь, мы до вечера на Выселки не попадем… Ты иди и говори, говори и иди.

— Да ты меня этим словом так по голове стукнула, что я с шага сбился.

— Я тебя сбила? Да это ты мне спать не давал!..

— Мне кажется, что я знаю это слово, — обливаясь холодным потом, признался я.

— Ух ты!.. — запрыгала Нава, хлопая в ладоши. — Расскажи, расскажи, что ты знаешь.

— Сейчас, дай дух перевести.

Нава смотрела на меня снизу вверх, уцепившись рукой за мое плечо, и тянулась ко мне лицом, будто ждала, что я ее поцелую. И ресницами — хлоп-хлоп.

«Очень киношный план, — оценил я, вполне понимая, что имею в виду. — Такой кадр пропадает!.. А вдруг не пропадает?»