— Славная Подруга, — сказала беременная женщина. — Молодец.

— Управлять она будет, — согласилась мать Навы, тоже поднимаясь. — Характер у нее есть. Ну что же, надо идти…

А я все никак не мог отвести глаз от черной лужи, оставшейся на том месте, где скрутили рукоеда. Девушка к нему даже не прикасалась, она его пальцем не трогала, она просто стояла над ним и делала что хотела. Такая милая, такая нежная, ласковая…

К этому тоже надо привыкнуть? А ведь надо…

Мать Навы и беременная женщина осторожно подняли Наву на ноги, взяли за руки и повели, спящую, в лес, вниз, к озеру. Так и не обратив на меня внимания, так и не сказав ничего… Избавь нас, леший, от забот хозяйских…

Я ощущал себя маленьким, жалким и беспомощным, но все-таки решился и стал спускаться вслед за ними, догнал их и, обливаясь потом от страха, пошел в двух шагах позади. Что-то горячее надвинулось на меня со спины. Я оглянулся и прыгнул в сторону. По пятам шел огромный мертвяк — тяжелый, жаркий, бесшумный, немой. «Ну-ну-ну, — подумал я, — это же только робот, слуга. А я молодец, — похвалил я себя, — ведь это я сам понял. И слово нужное вспомнил, не лесное слово. Я не заметил, как до этого дошел, но это не важно, важно, что я понял, сообразил. Все сопоставил и сообразил — сам… У меня мозг, понятно? Разум!.. — сказал я беззвучно, глядя в спины женщин. — Нечего вам особенно… Я тоже кое-что могу».

Женщины шли по лесу и смеялись. Словно шли по деревенской улице на посиделки. А вокруг был лес, страшный и непонятный, а они хихикали, и болтали, и сплетничали, они были дома, а Нава шла между ними и спала, но они сделали так, что она шла довольно уверенно и почти не спотыкалась… Беременная женщина мельком оглянулась, увидела меня и рассеянно сказала:

— Ты еще здесь? В лес иди, в лес… Зачем за нами идешь? Пшел!..

А действительно, зачем? Какое мне до них дело? А ведь какое-то дело есть, что-то у них надо узнать… Нет, не то… Нава! — вдруг прошибло меня осознанием потери. Я потерял Наву!.. В лукавой деревне не потерял, Карл уберег, а здесь… С этим ничего не поделаешь… Нава уходит со своей матерью, все правильно, она уходит к Хозяевам. А я? Я остаюсь. И так это напомнило мне мои ощущения в лукавой деревне, что мне захотелось завыть. А зачем я все-таки иду за ними? Провожаю Наву? Она же спит, не знает, они усыпили ее. Тоскливые ужастики вцепились в затылок и принялись сползать на спину… Прощай, Нава… Что я могу сделать? Я ничего не могу сделать! Они здесь Хозяйки, а я — чужак, сбоку припека, бантик, заусеница… Я должен что-то сделать! А что я могу сделать? Я ничего не могу сделать! Что мы вообще можем в этой жизни? Только есть и испражняться, испражняться и есть… Бе-е-е… Или ме-е-е-е?.. За что Хозяйкам нас уважать? И нам самим за что себя уважать? За то, что мы отдаем своих детей тем, кто сильнее нас?.. Судьба… Случай… Социум… Хозяйки… Хозяева…

На развилке тропы женщины свернули налево, к озеру. К озеру с утопленницами. Они и есть утопленницы!.. Опять все всё переврали, всё перепутали… Они прошли мимо того места, где я ждал Наву и ел землю.

Это было очень давно, почти так же давно, как биостанция…

Био-стан-ция… Я едва плелся за ними; если бы сзади по пятам не шел мертвяк, я бы, наверное, уже отстал. Потом женщины остановились и задумчиво посмотрели на меня.

Тогда я вспомнил и спросил:

— Как мне пройти на биостанцию?

На их лицах изобразилось изумление, и я сообразил, что говорю на родном языке. На котором говорил до того, как попал в лес. И на котором здесь не говорят. Я и сам удивился: я уже не помнил, когда в последний раз говорил на этом языке. И о том, что он существует, не помнил. Только изредка слова выскакивали, пугавшие Наву.

— Как мне пройти к Белым скалам? — спросил я.

Беременная женщина сказала, усмехаясь:

— Вот он, оказывается, чего хочет, этот козлик… — Она говорила не со мной, она говорила с матерью Навы, но мне показалось, что все они ждали от меня других слов. Я тоже ждал от себя других слов, но я их вдруг забыл. А вместо них выскочили эти вопросы. — Забавно, они ничего не понимают, — продолжила рассуждения женщина. — Ни один из них ничего не понимает. Представляешь, как они бредут к Белым скалам и вдруг попадают в полосу боев!

— Они гниют там заживо, — кивнула мать Навы задумчиво, — они идут и гниют на ходу и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте… А в общем-то, пусть идет, для Разрыхления это только полезно. Сгниет — полезно. Растворится — тоже полезно… А может быть, он защищен? Ты защищен? — спросила она меня.

— Я не понимаю, — признался я упавшим голосом. Чувствовал, что должен понимать, но не понимал — понималка отказала.

— Милая моя, что ты его спрашиваешь? Откуда ему быть защищенным?

— В этом мире все возможно, — пожала плечами мать Навы. — Я слышала о таких вещах.

— Это болтовня, — отрезала беременная женщина. Она снова внимательно оглядела меня. — А ты знаешь, — сказала она, — пожалуй, от него было бы больше пользы здесь… Помнишь, что вчера говорили Воспитательницы?

«Это про лукавую деревню и про Карла, что ли?» — догадался я.

— А-а, — сказала мать Навы, — пожалуй… Пусть… Пусть остается.

— Да, да, оставайся, — сказала вдруг Нава. Она уже не спала и тоже чувствовала (я сразу определял, как она чувствует), что происходит что-то неладное. — Ты оставайся, Молчун, ты не ходи никуда, зачем тебе теперь уходить? Ты ведь хотел в Город, а это озеро и есть Город, ведь правда, мама?.. Или, может, ты на маму обижаешься? Так ты не обижайся, она, вообще, добрая, только сегодня почему-то злая… Наверное, это от жары…

Про какую маму она говорит? Про ту, что мертвяки увели, а она просунула дочку между их ног на свободу? Или про эту?.. Дочка одна, а мамы совсем разные…

Мать поймала ее за руку. И я увидел, как вокруг головы матери быстро сгустилось лиловатое облачко. Глаза ее на мгновение остекленели и закрылись, потом она сказала:

— Пойдем, Нава, нас уже ждут.

— Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…

Обе женщины брезгливо поморщились.