Шрифт:
«Нащет как вы интересуетесь сообщаю Егор Васильевич с фронта не вернулся и похоронной по ем не было. Ихний дом заколоченный с самого начала войны. Предположительно, Егор может окажется живет где ни есть по стране а рыба ловица, на кольцо и лещи и язи; когда заходит сазан. Или судак больше по перекатам только кирпичный завод обратно не работает».
Начинать с деревни. Но что даст поездка? Ну, уйду за бугры.
А как узнать, сон или не сон?
Было или не было?
Он поехал.
Горка залезал на стеллажи. Горка и в деревне везде лазал. Треснулся с верхней перекладины качелей на пасху. Никто не останавливал Горку, когда он лазил по стеллажам в аптеке в лаборатории. Горка и он. Кто же тогда давал им конфеты? Каждый раз, чтобы забывали обо всем. И сейчас, когда он воображал, что сосет конфету, воспоминания путались, теряли очертания, накладывались на другие, и его одолевала лень, пассивность, недовольство.
В поезде сквозь дремоту настойчиво представлялось, как на голове у Горки между раздутых волос стоит блестящий луч и, похоже, погружается Горке в череп или сам по себе делается короче. И пока добирался до деревни на попутных грузовиках, он все старался представить яснее, извлечь из тумана — и не мог. Только один раз увидел — и то скорее мелькнуло, что не луч, а стержень с проводами.
Как он и ожидал, Дерьяныч мельтешил и сводил все разговоры к рыбалке. И даже хуже, чем ожидал. Никак нельзя было вырваться от Дерьяныча и пойти в лес. И про Горку Дерьяныч не рассказывал, тоже вопреки ожиданиям.
— Егор те, кто его знаиит, — тянул Дерьяныч, отводя глаза.
Резиновые сапоги обладают свойством зачерпывать воду как раз, когда холодно. И уж потом солнце взойдет, а никак не отогреешься, бьет дождь… Он зачерпнул в сапог, садясь в лодку.
В тумане, в холоде, на рассвете.
Озлился и восстал. Потребовал, чтобы Дерьяныч один выгребал к камышам, а сам назад, в хату.
— Переобуюсь, я те свистну.
Переобувался так, будто расправлялся с сапогом, портянкой, с ногой за их проступки, им и еще кому-то назло. И пошел не к реке, а задами к лесу. Через бугры не полез, обошел стороной. У первых сосен присел на пень и, закрыв глаза, вдыхал аромат смолы, хвои.
Сначала он был уверен, что вскоре встал с пня, углубился в лес, нашел сруб, вошел, и его ошеломил блеск и необычный вид оборудования, потом стал сомневаться, выходило вроде, что он не открывал даже глаза, так и просидел на пне.
Еще несколько мгновений спустя он уже удивлялся, зачем его понесло в лес, когда так хотел порыбачить, да и Дерьяныч ждет.
Надо ж, приехал на рыбалку, а потащился в лес!..
— Эй, фью! Давай!
Он стоял у реки, и к берегу подгребал Дерьяныч.
Они ловили язей. Забрасывали камышей на течение, где струя слегка закручивалась, образуя завихрения. Как только поплавок утягивало на всю длину лески, он вздрагивал и тонул в глубине.
«Подсекай, хреновина», — шипел Дерьяныч. Удилище гнуло, и к поверхности, сопротивляясь, краснея перьями, желтея чешуей, выходил язь.
С каждым проплывом все дальше уходил поплавок, прежде чем утонуть, и им изо всех сил приходилось вытягивать руки с удилищами, чтобы поймать еще язя и еще.
К вечерней заре они прикрутили к удилищам по метровой палке и жалели, что нет у них городских снастей с соединительными трубками.
На следующий день язи не брали, и они в поисках клевого места избороздили все заводи.
Дерьяныч ухмылялся и поглядывал хитро.
— Слышь, а я думал, ты пойдешь сразу в лес да заблудишься, как Егор, бывало. С утра и аж до ночи! — Дерьяныч опять подмигивал ему.
Он не понимал намеков, и уже не всплывало у него никаких воспоминаний. Да и были ли воспоминания?
Дерьяныч рассказал, что Егора считали в деревне вроде рехнувшимся. Егор, подвыпив, всегда пускался в психические разговоры, будто у него в голове вставлена и работает машина, наподобие приемника. Все думали, что Егора от этого не возьмут в армию. Но в войну не разбирали, все годились.
— А Егор-то, слышь, — и про тебя называл, будто и у тебя тожеть машинка-то, — Дерьяныч постучал себя по темени. — Вот я и мечтал, что ты будешь блукать по лесу. Значит — врали. Ну ведь и слава богу!
Он слушал Дерьяныча незаинтересованно, будто и не слышал, как-то сразу пропадал смысл сказанного вначале, и звучащие слова не присоединялись ни к чему и от этого, в свою очередь, теряли смысл. Если б он вслушался, вник, он бы понял, конечно, но и тогда счел бы все пустой болтовней, лишенной основания.
И разве могло быть иначе!
Ведь операция, которой он подвергся давеча в лесной лаборатории, у пришельцев, устранила неполадки в датчике и восстановила нормальные функции его мозга.