Откуда у Федора взялась мама? Он же воспитывался бабкой-алкоголичкой. Каким образом Бондаренко, сотрудница плавбазы из Владивостока, трансформировалась в логопеда? Почему она получила квартиру в «непростом» доме? Кто принял решение о переселении Серафимы? Вдова явно что-то знала, но боялась рассказывать. За что убили Оксану Бондаренко, в девичестве Самойлову? И погибла ли она? По сведениям, добытым Коробковым, несчастная находится в коммерческом отделении дома престарелых в Караваевке, того самого, где провела последнюю часть своей жизни Серафима и по дороге в который погиб Василий Ведьма. И почему, черт побери, перед смертью убитую Оксану переодели в светлую блузку?

Я бросилась к шкафу, схватила кардиган, сунула ноги в туфли и побежала на улицу. Приют для стариков находится в Теплом Стане, там же, где и поселок «Лучшие времена». Может, конечно, это простое совпадение, но я не очень верю в такие случайности.

В моем понимании дом престарелых – мрачное здание из красного кирпича, на первом этаже которого непременно должно пахнуть щами и хлоркой. В далеком детстве я один раз побывала в интернате, где жили несчастные люди, от которых отказались родственники. У моей бабушки, Анны Семеновны, была подруга, тетя Аглая. Вот она-то и очутилась в интернате. Один раз бабушка, решив навестить знакомую, взяла меня с собой. Очень хорошо помню, как я тогда чуть не задохнулась, очутившись в просторном холле, а потом спряталась за бабулю, увидев комнату, заставленную железными кроватями и выкрашенными белой краской тумбочками.

Анна Семеновна поняла мой ужас и отправила меня погулять. Я целый час тупо ходила по пыльному двору, шарахаясь от стариков, обряженных в серо-синие пижамы. Наконец бабуля вышла из дверей, взяла меня за руку, и мы пошли к метро. У входа в подземку бабушка, яростная противница эскимо и прочего пломбира, неожиданно купила мне мороженое и – вот уж совсем невероятная вещь! – предложила:

– Давай сядем на лавочку. Ты полакомишься сладким, а я выкурю папироску.

Уж и не знаю, что меня больше поразило: неожиданная радость в виде вафельного стаканчика или бабушка с сигаретой.

– Бабуля, ты куришь? – ахнула я.

– Давно бросила, – пояснила она. – А тут вдруг потянуло… Уж лучше подохнуть, чем так жить!

– Как, бабулечка? – полюбопытствовала я.

Анна Семеновна прижала меня к себе.

– Лучше умереть, – повторила она, – чем от государства зависеть. Хоть и нелегко мне с твоими родителями, за человека они меня не считают, но все ж таки не как Аглая мучаюсь.

– Ей плохо? – спросила я.

– А чего хорошего в палате на восьмерых да с туалетом в коридоре? – вздохнула она. – Запомни, Танечка: никогда собственной площади не теряй! Что бы тебе дети, внуки ни обещали, какие бы золотые горы ни сулили, не отдавай своей квартиры. Там ты сама себе хозяйка. Дом престарелых – самое страшное место на свете!

Детские воспоминания живучи. Когда маршрутное такси резко затормозило у железных ворот, я неожиданно почуяла запах щей и хлорки, тут же перед внутренним взором появилось изображение комнаты, заставленной кроватями, выплыло из мрака худенькое, изможденное лицо тети Аглаи…

– Эй, вылезаешь? Если нет, то я обратно еду, – вернул меня к действительности голос шофера. – Плати тогда за дорогу, туда-сюда за одни деньги я не езжу.

Я выкарабкалась из микроавтобуса и попыталась открыть калитку. Она оказалась заперта, рядом на сером бетонном столбе висела коробочка домофона. Я нажала на кнопку.

– Фр-хр-бр, – незамедлительно понеслось из устройства.

– Хочу попасть в интернат, – сказала я.

– Мх-фр-бр.

– Сделайте одолжение, откройте, я пришла навестить родственницу, – соврала я.

– На часы поглядите! – заорали слева. – Какие посещения в семь вечера?

Я повернула голову на звук. Чуть поодаль от центрального входа высилась бытовка, из нее выглядывал дед, одетый в черную форму.

– С трех до пяти ходить надо! – бушевал он.

– Я работаю.

– И чего?

– Смогла лишь вечером приехать.

– Закрыто!

– Может, откроете?

– Ишь, хитрая! – завопил дедок. – Родителей государству спихнула, ихнюю квартиру себе заграбастала, а теперь приперлась у матери пенсию забирать! Знаю я тебя!

– Мы знакомы? – поразилась я. – Вроде никогда не встречалась с вами.

– Не прикидывайся, Анька, – шумел подслеповатый секьюрити. – Тебя главный пускать не велел! Додумалась – у больной матери часы сперла… Пьянь рваная! Иди отсюдова!

– Вы обознались, я Таня Сергеева.

– Точно, Аня Сергеева. Канай вон!

– Не Аня, а Таня! – заорала я.

– Еще и издевается…

– Татьяна Сергеева! Таня! Та-ня! Не Аня! Пожалуйста, откройте калитку! – продолжала я упрашивать.

– Часы матери вернуть хочешь? – подбоченился охранник. – Клавка! Подь сюда!

Из сараюшки высунулась голова с «химическими» кудрями.

– Что тут, Петрович? – сурово спросила она.

– Анька заявилась! – сообщил ей дед. – Сергеева, Галины Михайловны Андреевой дочь, прошмандовка и воровка!