Я давилась рисом, глотала пирожные. Вовка с Катькой умилялись, целовали меня и убегали.

Дверь тут же распахивалась, и появлялись другие посетители. Народ шел ко мне, как в былые времена в мавзолей к Ленину. Вся волокли жратву. Коллеги Александра Ивановича, его аспиранты, мои ученики и их родители. Из «Молодой гвардии» прислали ящик книг, соседи по дому приволокли кипу журналов, знакомые подруги, друзья приятелей… И каждый вливал в меня сок, впихивал фрукты, мясо, сыр, йогурты, салаты…Завершался день всегда одинаково. Появлялась Оксана в сопровождении кого-нибудь из своих сыновей, проводила ревизию в моей тумбочке и резюмировала:

— Хорошая еда, но без витаминов, на-ка немедленно ешь осетрину по-монастырски…

Или — «говядину под соусом», «рагу из овощей», «ризотто из цыпленка», «форель с лимоном»… Оксанка великолепно готовит, блюда каждый день были разные, запивать все следовало свежеприготовленным соком. Оксана, человек обстоятельный и предусмотрительный, приволокла с собой сокодавку и установила в палате.

— Отличная вещь, — радовалась она, вытаскивая фрукты, — чик-чирик и готово, сплошной витамин.

Через неделю на двери отделения появилось объявление «К Донцовой больше восьми человек в день не пускать», но поток не иссяк. Единственное, от чего мне удавалось отбиться, это от букетов. Они издавали такой аромат, что у всей палаты начался кашель. Самое интересное, что у меня ничего особо не болело, так, сущая ерунда, левая рука не поднималась выше плеча, а ноги не держали. В основном же все шло просто прекрасно, я валялась в постели и ела, ела, ела, ела…

Когда в десять вечера палата погружалась в сон, я лежала с раскрытыми глазами, уставившись на белую стену. Я очень хорошо знала: сейчас, когда останусь в одиночестве, появятся видения, вернее, я перенесусь куда-то в параллельный мир. Он не похож на настоящий, но я живу там, и мне там очень хорошо.

В конце концов раздвоение личности стало меня пугать, и я решила посоветоваться с мужем. Он выслушал меня и очень серьезно спросил:

— Картина, которую ты видишь, всегда одна и та же?

Я заколебалась, но потом ответила:

— Да.

— Опиши мне ее, — потребовал муж, — с самого начала.

Только он произнес эти слова, как передо мной возникла новая картинка, невиданная до сих пор.

— Ну начинай, — поторопил Александр Иванович.

И я начала:

— Я много раз выходила замуж и каждый раз неудачно… Но, очевидно, начав, трудно остановиться.

Слова лились потоком, картины сменяли друг друга, я торопилась, проглатывала концы фраз, боясь потерять нить повествования. Когда наконец я добралась до конца рассказа, стемнело. Я, только что бегавшая по Парижу, вновь очутилась в палате, соседки давно спали. Муж смотрел на меня молча.

— Это шизофрения? — робко поинтересовалась я, — я похожа на сумасшедшую? Меня перевезут в Кащенко и станут лечить электрошоком?

— Это книга, — ответил муж, — детективная история о женщине и ее семье, о Даше Васильевой. Теперь ты должна ее записать.

— Как? — удивилась я.

— На бумаге, — сказал Александр Иванович, — помнишь, ты рассказывала мне, что в семидесятые годы относила в «Юность» криминальный роман, а тебе сказали: «Бабы детективы не пишут».

Я кивнула:

— Точно.

— Но теперь, — убеждал меня муж, — времена иные, вон у твоих соседок на тумбочках лежат Маринина, Полякова, Дашкова, сейчас женщины вовсю пишут криминальные истории. Времени у тебя навалом, начинай!

— Все-таки это не нормально, видеть сначала картину, а потом «влезать» в нее и жить в Ложкино, — пробормотала я.

— Ложкино? — удивленно переспросил муж.

Я осеклась, он ведь не знает, что историй очень много.

— Кто сказал тебе, что писатели нормальные люди, — усмехнулся Александр Иванович и ушел.

На следующее утро он принес мне пачку бумаги, десяток самых простых ручек «Корвина» и книгу «Двенадцать подвигов Геракла», яркое издание большого формата, предназначенное для детей.

Я села в кровати, подпихнула под спину подушку, положила на колени книгу и за четыре дня написала повесть «Крутые наследнички».

Я не могу объяснить вам, какое это наслаждение писать. Я словно раздвоилась. Одна часть меня, превратившись в Дашу, жила и действовала в Париже и Москве, другая, полусидя в кровати, быстро водила ручкой по бумаге.

Фразы вырывались на страницы, буквы путались, строчки сливались. Я бежала по Парижу, разыскивая убийцу Наташки и Жана Макмайера. Прыгала с лестницы, кокетничала с комиссаром, жила в огромном доме, гладила Снапа и Банди. Я была так счастлива, что у меня нет слов, чтобы описать вам это состояние.

Поставив последнюю точку, я отложила рукопись. Одна из моих соседок, Танюша, с любопытством спросила:

— Что ты там настрочила?

— Хочешь, возьми почитай, — сказала я и провалилась в сон.