Была у него и Маринка, Надийка затащила. “Там, - убеждала, - такие книги, такие книги - закачаешься! А стихи какие!” Жил Андрон Андреевич при школе, в домике для учителей.

До сих пор в ее памяти высокие двери, надраенная до блеска медная табличка - целая скрижаль. Под старинной виньеткой выгравировано: “ЧЕБРЕНКОВ”…Чебренков?

Маринка даже остановилась от неожиданной догадки. Постой, постой… А может, это и есть тот самый Надийкин “усталый друг” - “Ч…в?” Семь черточек, семь букв между первой и последней… Не хотелось верить!

Хромая по сугробам, то и дело отдыхая, Маринка долго вздыхала, удивлялась, обдумывала и так и эдак свое нерадостное открытие.

Надийке нравился Андрон… Что ж, и для Маринки не всегда он был Андроном, был когда-то и Андроном Андреевичем - интересным и даже загадочным. Этаким опанасьевским Чайльд Гарольдом.

Я люблю тебя, ветер буйный, Ветер ночи…

“Эх, Надийка, Надийка… - словно к живой обращается Марина к безрассудной подруге.
– Не буран и не ветер сн, а болотный смрад… Бедная ты моя поэтесса… Знала бы ты тогда, что таится за этой трухлявой красотой…”

Вспомнился разговор с отцом. В воскресенье, как раз за неделю до начала войны, были они вдвоем в лесу. У Маринки перед папкой никаких тайн, взяла да рассказала про Андрона, как они с подругой ходили к нему да как Надийка красотой восхищалась.

– Красота-то она красота… - Отец нахмурился.
– Да только разобраться следует - чья. Не нравятся мне эти Чебренковы. Старик не всегда учителем был. До революции в чиновники из кожи лез, даже фамилию свою еще смолоду как-то умудрился изменить: был Чебренко, а стал Чебренков. А для чего, как думаешь? Его начальник страх как не любил все “малороссийское”.

Вот я и думаю: дрянной тот человек, который так легко национальность свою меняет…

Сщнок, говорят, тоже в папочку удался - тот от украинского открещивался, а этот русское поносит. Не верится мне, что его по болезни освободили из университета. Так что, девка, не нa красоту смотри. Вот, видишь, - и кончиком топора качнул цветок, тоже вроде красивенький, желтый, фиолетовый. Ишь как раскрылся. Старается…

– А что это за растение?

Отец мимоходом, махнув топором, снес цветок да еще и сапогом наступил - так и хряснуло: - Люлюх, белена.

В тот их приход показывал Андрон и книгу Кнышевского “Вечерние размышления о тщете людской суеты”. С виньетками и заставками, декоративно-пышными бездумными пейзажами.

– Красота, красота-то какая!
– повторяла Надийка.

– Дело не в иллюстрациях, - довольно улыбнулся Андрон.
– Вы на дарственную надпись взгляните. Вон там, на титуле…

Надийка с любопытством рассматривала, начала читать:

– “Высокочтимому пану…” - И запнулась: слово “пан” для нее с детства звучало как оскорбительное ругательство.

Чебренков поморщился.

– “Пану”? Ну, тогда так принято было обращаться друг к другу. Читайте, читайте.

– “Высокочтимому пану, - продолжала Надийка, - Пантелеймону Кулешу с искренней благодарностью за содействие в приобретении села Казачьи Таборы. Ваш покорный слуга и вечный должник Онисий Кнышевский”.

“Вот тебе и тщета суеты!” - едва не хмыкнула Маринка, но Надийка толкнула ее локтем в бок: - Что тут смешного, такая редкостная книга…

Андрон Андреевич с благодарностью взглянул на Гармаш:

– Да, это действительно раритет. Но не об этом речь. Я показал вам этот уникум для того лишь, чтобы подтвердить известный тезис: ничто, девчата, не вечно. Все исчезнет, все проладет, Жили некогда и Кулиш, и этот Кнышевский - друг и приятель Кулеша, - а кто сейчас о них знает? Как бы шумно человек, ни жил, что бы он в жизни ни сотворил - все исчезнет, все пропадет бесследно.

И потому не следует нервничать, принимать близко к сердцу всяческие неудачи, поелику - все помрем, все станет прахом. Надо жить, есть, одеваться и - это должно быть главное!
– растить вот таких пригожих разумниц, как мои дорогие гОСТЬИ…

… Маринка сидела как на иголках - уж очень не нравились ей ни сам Андрон, ни его трухлявые, сомнительной ценности сркровища. Но Чебренков будто не замечал этого, а все показывал и показывал. Вволю насмотрелась Маринка всяческих “уникумов”.

Но одна книга Марине все же понравилась, даже очень. Была она тяжеленная, толстая, большого формата. Переплет оправлен в простое серое полотно, и на материи настоящая вышивка заполочью [Заполочь (укр.) -цветные нитки для вышивания.]- пестрые полевые цветы. Это был сборник народных украинских песен.