Генерал тут сказал бы «кстати». Нынешний глава марсельского магистрата, тощенький тихоня-купец, никакого «кстати» не говорит. Он привстает на цыпочки, чтоб выглядеть солиднее, дергает головой — странно, человек должен быть уважаемый, и на лицо недурен, разве что ростом не вышел, а так суетится, словно в него полжизни сапогами швыряют. Находит взглядом глаза генерала, и, преданно уставившись, слегка склонившись вперед, говорит, словно продолжает начатый разговор.

— …а что до сторонников проклятого Симона, так не извольте гневаться, мы их уже наказали. Со всей строгостью. Единогласным решением всего магистрата.

— Что вы э… имеете в виду? — А генерал втягивает голову в плечи и глаза у него как пеленой заволакивает. Что-то он уже учуял, что-то ему не понравилось. Врет, наверное, господин купец. Снесли головы парочке самых громких, тем, кого уж никак не спрятать, а остальным приказали зарыться в землю. Должно быть, так.

— А, — говорит купец, — господин генерал, извольте своими глазами убедиться. Всех виновных, — он щурится, как бы проницательно, — никого не спрятали, никто не откупился.

И показывает рукой в сторону доков. Ровно в ту сторону, насчет которой Дени уже часа два собирался поинтересоваться, что это там воронье так галдит и кругами носится — рыбу, что ли, выбросили тухлую?

— Проводите меня, пожалуйста, — а глаза де Рубо все так же смотрят в одну точку, куда-то за плечом купца, и выглядят так, будто на них сейчас сами собой бельма прорастут в одночасье.

Сторонников епископа наказывали вчера… днем, прикидывает Дени, стоя на краю здоровенной ямы. Черт его знает, для каких нужд она служила в доках, но теперь ее — шагов тридцать в длину, столько же в ширину, осталось лишь закопать. Днем или вечером наказывали, учитывая стоящую жару. В разгар штурма…

Вся куча трупов раздета догола. Мужчины… и женщины тоже. Волосы у женских трупов не то обрезаны, не то опалены. Там, где кожа еще не покрылась гнилой зеленью, не вздулась, отлично видно: ран много. Колотых, резаных — и от кулаков, дубинок, копыт, камней. Де Вожуа рассматривает все это с холодным интересом: главное он уже понял. Теперь хочется знать подробности, и если приглядеться — сказать можно очень многое. Здесь, пожалуй, больше трех сотен. Убивали на улицах и в домах, сволакивали сюда, раздевали перед тем, как бросить в яму. Он щурится, глядя вниз — ну да, конечно. Еще и грабили. У пожилого бородатого мужчины отрублен указательный палец. Видимо, уж больно кольцо понравилось судиям праведным…

Наверняка часть убитых — действительно сторонники епископа. И их семьи. И те, кто жил рядом или полез защищать соседей… если в этом городе еще остались такие люди. А часть просто подвернулась под погром или сведение счетов. Как обычно. Дени вспомнил госпожу Матьё, ее разорванное платье, раненых, перепуганных детей. Мельницы Господни мелют медленно… но это не Господни мельницы. Эти люди думали, что нам понравится. Уверены были, что понравится. Нам или маршалу, кто уж придет первым. Кажется, я сейчас пожалею, что мы успели раньше. Что генерал был готов. Что люди, как бы они ни скрежетали зубами, будут исполнять его приказы. Будут. Не обойдутся с этими… членами магистрата и их любезными горожанами в лучшем северном стиле.

— А что это у вас тут в гавани? — тем временем интересуется де Рубо. Кажется, генерал себя в руки взял, в голосе — только легкое любопытство.

— Корабли, господин генерал. Продовольствие подвозили, рыбачили… — приподнимает бровь член магистрата. Привирает, конечно. Не только продовольствие, но и боеприпасы. Которые нужно найти до вечера. Впрочем, мэтр Катель нам все непременно расскажет…

— Почему не ушли?

— Это ж наши корабли, марсельские, господин генерал. Прикажете — уйдут, конечно.

— Мммм… спасибо, вы мне очень помогли. Подождите меня, пожалуйста… можно не тут, я понимаю.

Купец кланяется так, что полами кафтана метет край ямы. Дени очень хочется скинуть его вниз — одного пинка хватит. Скинуть — и не выпускать, пока там, в яме, и не сдохнет. Но генерал рассердится.

Других причин не делать этого — нет.

Де Рубо смотрит на море, на мелкие рыбачьи суда, на корсиканцами еще — при последнем налете — покалеченные торговые корабли… Сейчас он и правда похож на овцу. Грустную серую овцу под дождем. Хотя сегодня ясно, море отражает небо и словно светится изнутри. Победа. Нормальная кампания. Все хорошо.

— Дени… прикажите собрать какую-нибудь… похоронную команду, — вздыхает генерал. — А потом найдите мне людей. Побольше. И кого-то, кто разбирается в здешней гавани и течениях.

— Вы, — поперхнувшись теплой водой из фляги, переспрашивает капитан, — хотите похоронить убитых в море?

Учитывая жару и число трупов, и осаду, и будущий штурм — мысль неплохая. Но… не по-христиански это. Язычество какое-то.

— Нет, что вы, Дени, — машет руками де Рубо, — Убитых — только на кладбище. Что бы они при жизни ни натворили, если натворили, не наше дело с них спрашивать.

— Да, мой генерал, — наконец-то понимает де Вожуа. — С радостью, мой генерал!

— Будьте любезны, Дени… и проследите, пожалуйста, чтобы люди не проявляли… недолжного энтузиазма.

— Непременно. — Недолжного и не будет. Да и вообще… золотари, преисполненные энтузиазма — это нечто лишнее, а им предстоит вычерпать отборное дерьмо. Тех, кто придумал, участвовал, бил, топтал. Тех, кто стоял вокруг, вместо того, чтобы стоять на стенах своего города. Зевак, мародеров, убийц. Их и искать не понадобится. Сами придут. Получать… как бы так сформулировать — награду и благодарность. Сейчас созовем всех на площадь перед магистратом… и наградим.