— Филипп Лоу?— повторяет Сай Готблатт. — Ты шутишь.

Сай — старый приятель Морриса еще по штату Эйфория, из которого он пять лет назад уехал в Пенсильванию, переключив свои научные интересы с Хукера [55] на более перспективную область литературоведения. Сай — смуглый привлекательный мужчина, немного франт, хотя не выщел росточком: высматривая в толпе знакомых, то и дело поднимается на цыпочки.

— Я бы и рад пошутить, — говорит Моррис, — но кто-то на днях прислал мне вырезку из лондонской газеты, в которой сказано, что Лоу называют сторонним кандидатом на эту должность.

— И каковы его шансы? Один к девяти миллионам? — спрашивает Сай Готблатт. Он запомнил Лоу исключительно по салонной игре «Уничижение», которой англичанин испортил им с Беллой вечеринку в далекие уже годы. — У него ведь нет ни одной приличной публикации.

— Нет, как раз сейчас все только и говорят о его совершенно пустопорожней книге о Хэзлитте, — возражает Моррис. — В литературном приложении к «Тайме» Редьярд Паркинсон напечатал о ней восторженную рецензию. Англичане помешались на отрицании всех и всяческих теорий и просто тащатся от книги Филиппа Лоу.

— Я слышал, что консультантом конкурсной комиссии будет Артур Кингфишер, — говорит Сай Готблатт. — Как он может порекомендовать на эту должность человека, который не признает никаких теорий?

— Именно в этом я и стараюсь себя убедить, — отвечает Моррис. — Но того и гляди старикан отколет какой-нибудь номер. Кингфишер не допускает мысли, что между нами найдется такой же талант, каким он сам был в свои лучшие годы, поэтому в доказательство он может поддержать такого болвана, как Лоу.

Сай Готблатт залпом допивает свой «Гиннес» и морщится.

— Ну и пойло, — говорит он. — Может, заглянем в другое место? На той стороне реки я обнаружил бар, где можно выпить «Будвайзер».

Прикарманив в качестве сувениров подставки под пивные кружки, приятели начинают пробиваться к выходу, — эта процедура занимает некоторое время, поскольку на каждом шагу то один, то другой натыкается на старых знакомых. Моррис! Сай! Рад тебя видеть! Как Белла? Как Дезире? О, извини, не знал. Над чем ты сейчас работаешь? Давай как-нибудь выпьем пивка, давай пообедаем, давай позавтракаем. И вот они наконец на улице; вечер тих и приятен. Улицы почти пустынны, все вокруг дышит спокойствием и порядком. Ярко светятся магазинные витрины, соблазняя богатых обывателей Цюриха предметами роскоши. Витрина швейцарской компании «Суисэйр» увешана моделями самолетов — они сделаны из белых цветочных бутонов и болтаются на длинных нитях на манер мобиля, Моррису они напоминают цветочные венки,

— Подходящее было бы название для самолета «ДС-10», — замечает он. — «Летающий похоронный венок».

Черный юмор — следствие его мрачного настроения. Последнее время Моррису не везет. Сначала против его книги ополчился Редьярд Паркинсон в литературном приложении к «Тайме». Потом его доклад скверно приняли в Амстердаме. Группа оголтелых феминисток — он не удивится, если узнает, что они подкуплены его бывшей женой, — ошикала его, когда он проводил аналогию между интерпретацией текста и стриптизом. Заслышав слова «Заглянув во влагалище, мы обнаружим, что в созерцании прекрасного оказались по ту сторону удовольствия», они стали скандировать: «Пошел ты в пизду!» Юный МакГарригл, к которому в трудную минуту он мог бы обратиться за поддержкой или на худой конец за сочувствием, внезапно исчез, не сказав ни слова. И вот теперь эта новость, что Филиппа Лоу могут выдвинуть на должность в ЮНЕСКО. В сущности, полный бред, который в печатном виде стал подозрительно смахивать на правду.

— Кто прислал тебе эту вырезку? — спросил его Сай Готблатт.

Моррис не знает. Между тем это не кто иной, как Говард Рингбаум, который обнаружил заметку в лондонской «Санди тайме» и анонимно послал ее Моррису, верно рассчитав, что она огорчит и встревожит американца. Но кого посетила мысль упомянуть имя Филиппа Лоу в этой газете? Мало кому известно, что это Жак Текстель. Получив от Редьярда Паркинсона экземпляр его рецензии «Английская школа критики», а вместе с ней заискивающее письмо и припомнив, с каким высокомерием и самодовольством тот вел себя в Ванкувере, Текстель ошибочно решил, что Паркинсон заинтересован в продвижении в ЮНЕСКО не себя, а Филиппа Лоу. Именно Текстель за обедом в шикарном ресторане «Плас Фонтеной» вскользь упомянул имя Филиппа своему английскому зятю, журналисту «Санди тайме»; зятю же, которому заказали статью о возрождении английских краснокирпичных университетов [56] , недоставало фактов, и он посвятил целый абзац преподавателю из РамМиджа, чья книга наделала шуму и чье имя теперь фигурирует в связи с предполагаемой должностью профессора-литературоведа при ЮНЕСКО, — открыв газету «Санди тайме» со злополучной статьей за обедом в профессорской столовой Колледжа Всех Святых, Редьярд Паркинсон от злости подавился куском рыбы.

Моррис и Сай перешли по мосту через Лиммат. Бар, который днем обнаружил Сай, расположился в самой гуще злачного квартала. Официально зарегистрированные проститутки с присущим швейцарцам порядком строго по одной стояли на углах кварталов. Наряды их живописны — на все вкусы взыскательной публики. Вот, например, классическая шлюха в короткой красной юбке, черных чулках в сеточку и на шпильках; вот пышущая здоровьем тирольская пастушка в широкой юбке в сборку и жилетке с вышивкой, чуть подальше — эффектная манекенщица в кожаном парашютном костюме в обтяжку. Издалека видно, что они отмыты до хруста — как туалеты в пабе «Джеймс Джойс». Сай Готблатт, чья жена Белла гостит у матери в штате Мэн, с нескрываемым интересом разглядывает швейцарских продажных женщин.

— Интересно, какие у них цены? — тихонько спрашивает он Морриса.

— Ты с ума сошел? На конференциях трахаются бесплатно.

Моррис знает что говорит. Впрочем, если подумать, что тут удивительного: мужчины и женщины, у которых много общих интересов — гораздо больше, чем они разделяют с супругами, — вдруг оказываются вместе в необычной обстановке и далеко от дома. На неделю-другую они сбрасывают с себя груз домашних забот и предаются непривычному для них сибаритству: бросают на пол полотенца в ванной, чтобы их убрала горничная, обедают в ресторанах, летними вечерами сидят с рюмочкой в кафе под открытым небом, вдыхая ароматы кофе, дорогих сигар, коньяка и бугенвиллей. Они едва держатся на ногах от усталости и от избытка впечатлений, они слегка навеселе, им не хочется расходиться и проводить ночь в одиночку. Истратив чуть не всю свою жизнь на умственный труд и ради него подавляя зов плоти или направляя его в полезное русло, они попадают в тот рай, который живописал поэт Уильям Йейтс: