Мурашки ползут по спине. Дыхание сперло. Я продолжаю идти. Каждый шаг считаю последним. Еще шаг и смерть впереди. Почему я должен идти впереди своих солдат и быть им примером, проверять на себе будет немец стрелять или нет. Почему я должен подставлять себя под пули первым? Почему они тащатся за моей спиной? До деревни десяток шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас могут грянуть выстрелы, и все кончится. Я подхожу к сараю и исчезаю в темноте раскрытых ворот. Слышу за моей спиной кто-то дышит. В сарае пусто. Внутри снежные сугробы. Сверху с дырявой крыши, из-под снега свисают пряди прелой соломы. Солдаты роты ручейком вливаются в открытые ворота сарая. Солдаты несколько оживились, но стоят настороженно и ловят ухом звуки (слушают). Они рады, что без выстрела забрались вовнутрь. Стоят сбившись кучей и смотрят на меня, что я буду делать дальше. Опять все с начала! Пока я не выйду из сарая, они от сюда не сделают шага вперед. Как будто мне одному нужна эта вшивая деревня. Сержанты жмутся позади солдат. На фронте они тихие и робкие, не то что в тылу. В тылу они глотку дерут на солдат и гнут их в дугу. А тут перед немцем куда девалась их прыть. А что я сейчас один могу сделать с целой ротой. Ну подождите, возьмем деревню, я вас погоняю, поторчите вы у меня в снегу. Старички, те знают, что стоит солдатская жизнь. Я в роте самый молодой. Кричать и выпихивать их сейчас из сарая бесполезно (нельзя). Избы, где находятся немцы от сарая близко. Я рукой показываю куда бежать, а они пятятся назад и тупо смотрят в землю. Но есть среди них такие, которые пошустрей. Человек пять не больше. Они выглядывают из ворот сарая, но боятся сделать первый шаг. Что делать? Не вытаскивать каждого за рукав, подавая коленкой под зад, не вытряхивать их за шиворот наружу. Они стоят и выходить из сарая боятся. Потом взахлеб рассказывать будут, как они рывком ворвались в деревню. Я делаю два шага к стоящей толпе, они отступают на два шага назад в глубь сарая.

– Ну вояки! Мать вашу так! – выпаливаю я в полголоса. Я знаком руки подзываю к себе пятерых солдат и показываю им на ближайшие два дома.

– Я и вы возьмем эти два дома. Остальные пусть бегут дальше в деревню! Пять солдат в знак согласия кивают мне головой. Я оглядываюсь на остальных, матерюсь себе под нос и грожу в их сторону кулаком, поворачиваюсь и с пятерыми быстро выхожу из сарая.

Мы обходим боковой стеной первую избу, и немцы сразу обнаруживают нас, начинают галдеть и открывают стрельбу. Под огонь попадают солдаты, те кто выскочил из сарая последними. Мы стоим за стеной, нас немцы не видят. Теперь когда немец открыл стрельбу, и я могу подать команды во весь голос криком. Я кричу:

– Давай! Быстрей к домам! Давай вперед! В огородах вас всех перебьют. Броском вперед! Я вас пулеметом прикрою!

– Дай огонька вдоль улицы! Бей короткими очередями! – говорю я солдату. Он высовывается из-за угла, смотрит вдоль улицы, ставит пулемет, ложится на снег и ведет огонь короткими очередями. Накануне наступления роты мне прислали ручной пулемет. Полковые при этом сказали:

– Мы усиливаем тебя огневыми средствами! Деревня на этот раз во что бы то ни стало должна быть взята! Я хмыкнул под нос и ответил:

– Один пулемет на роту, и вы это выдаете за огневые средства? Тут двух батарей пушек мало! Сколько стрелковых рот уже легло под Чухино? Под деревней лежат сотни трупов. А вы хотите, чтобы я с одним пулеметом пошел и взял? Не жирно ли будет?

– Не одним пулеметом! У тебя полсотни солдат! Полсотни солдат, как полсотни патрон. Выстрелил, и их не стало! Я подался к углу, посмотрел вдоль деревни, немцы по всем признакам тронулись с места. Белые халаты подобрались еще к двум избам. Я подаю команду, и солдаты вываливают на улицу. Немцы увидели нас и заорали. Это тот самый момент, когда отчаянный вопль сеет панику. Давно мы этого ждали.

Немецкие пулемёты умолкли, (наши выстрелы) слышна только трескотня из винтовок (затрещали). Рота разбежалась и потекла между домов (и сараев). Один прыткий ненец с перепуга налетел на нашего солдата, сбил его с ног головой и ошалело завертелся на месте. Когда немец оправился от удара, он оказался под дулом винтовки другого (подскочившего солдата). Вытаращив глаза, немец не поднял даже руки вверх. Солдат взял его за рукав и потянул в сторону. Немец был без каски, с растрёпанными волосами. Несмотря на винтовочную стрельбу, убитых немцев в деревне не оказалось. Солдат, стоявший около немца оглянулся, немец юркнул и куда-то исчез (из вида). Потом солдат рассказывал;

– Я думал, что никакого немца и не было! Мне это с перепугу показалось! Я первый раз на фронте! А когда к нему подошел тот другой, сбитый с ног (на дорогу) то стало ясно, что немца (языка) все-таки упустили. Серая дымка на небе стала светлеть. Я не рассчитывал, что так легко быстро всё кончиться. Я боялся больших, потерь. Немцы, думал я, не отдадут просто так нам деревню. В роте было с десяток убитых и раненных. Стрельба прекратилась. Последние бегущие немцы скрылись в кустах. По дороге из леса на обозной кляче, запряженной в деревенские сани (розвальни) приехал ротный старшина. Солдаты разбрелись по домам в поисках пищи (оставленных трофей и съестного). Через некоторое время они появились на улице. У каждого за пазухой торчало кой-какое немецкое барахло. Здесь в деревне, в избах на столах, на полу и на лавках немцы оставили (кое-что впопыхах) хлеб, консервы несколько бутылок шнапса. Буханки хлеба на горбушке (с верху) с боку имели четырёхзначные цифры – 1938, 1939, 1940. Солдаты решили что хлеб трёхгодичной выпечки. «Ты смотри! Трёхгодичный запас хлеба!» Резался хлеб легко. На зуб был не чёрствый. Банки консервные были собраны со всей Европы. Тут же пачки сигарет и брошенные немецкие одеяла. В одной избе, она была штабная, на столе стояла пишущая машинка, на полу валялись какие-то бумаги. На широкой лавке вдоль стены стояли два пластмассовых телефонных аппарата. К ним из окон тянулся целый ворох проводов. Здесь же нашли кучу стеариновых светильников, в виде круглой коробочки и торчащего по середине картонного фитилька. (У немцев на войне было все, вплоть до самой последней мелочи. Вот какое количество всякого барахла таскали с собой немцы). На полу около стола валялся солдатский ранец. Крышка на ранце из жесткого оленьего меха. Здесь же под лавкой стояли до блеска начищенные сапоги. Подъем у этих сапог для нашей русской

лапы (ноги) был маловат. Многие прицеливались, но одевать не решились. На вбитом в стену гвозде висел автомат с запасными рожками, набитыми патронами. И наконец, самое интересное, на что все клюнули, на окне лежала целая кипа немецких журналов с цветными картинками. Пока я ходил по деревне, устанавливал посты и определял участки обороны для каждого взвода, в этой самой избе под дружный хохот солдат и ехидные замечания, шел просмотр обнаженных немецких девиц е цветном изображении. На обложке одного из журналов крупным планом был представлен портрет человека с усиками и холкой на лбу. Когда я вошел в избу, по смотрел на фотографию и прочёл надпись, я сказал солдатам:

– Это и есть их Гитлер. Все сгрудились ещё раз посмотреть на него.

– Ну вот теперь мы знаем какой есть их Гитлер. Солдаты, толкаясь, с любопытством смотрели на немецкого Фюрера в военной форме.

– Смотрите братцы! – воскликнул кто-то.

– А он тоже руку держит под пуговицей, за пиджаком. Хорошо, что политрук роты пропадает где-то в тылах полка и уже месяц не кажет своего носа в роту, подумал я. Если бы он сейчас выхватил из рук солдата о дин из журнальчиков, то имел бы веские доказательства и прямые улики морального разложения командира роты. Мне бы контрреволюции не миновать. Кому-то из солдат на страницах журнала попались обнаженные девицы. Солдаты бросили смотреть на Фюрера и сразу заржали. Размалёванные немки натягивающие чулки на тонкие изящные ножки. Они привлекли к себе всеобщее солдатское внимание. От некоторых солдат уже попахивало спиртным. И они громче всех кричали и ржали.