Размах, конечно, был не тот, что у Германии, и все-таки венгры довольно споро разжились механизмами, которые способны были летать, стрелять; и людьми, которые принуждали механизмы это делать. Одним из таких людей и стал молодой Шандор Дебречени: в апреле тридцать восьмого ему исполнилось двадцать три года.

Здесь необходимо пояснить, что молодым Шандора можно было назвать только с точки зрения физической формы. Вы знаете: реакция, координация, общий тонус и всякие такие прочие вещи, которым принято придавать значение, когда речь идет о войне (словно бы она — всего лишь одна из разновидностей спортивных состязаний). В душе, как я смею предположить, он был вообще вне возраста. Есть такие люди, dasein на тонких ножках, почти лишенные памяти о собственном прошлом; детство представляется им мифом, отрочество — средневековой легендой, юность — дурной сказкой в духе Пруста, а о своем позавчера они узнают из газет, и как ко всей газетной информации, относятся к таким сведениям с изрядным скепсисом. Они наделены поразительной способностью к изменениям, но никогда ею не пользуются, поскольку их не мучает вечный вопрос — отчего я сейчас таков же, как и миг тому назад? ведь нет никакого мига назад. Они живут здесь и сейчас.

Год сорок первый, апрель; Венгрия вступила во Вторую мировую (с надменно вскинутым подбородком) и начала боевые действия на Балканах. Шандор на этой войне не летал, — о чем сожалеть не стоило, поскольку, боже мой, да разве ж это война? В то время Германия собиралась поставить венграм пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87», и Шандор был заранее приписан к одному из подразделений, которое должно было их получить. Поставки сорвались, и безлошадный дон подозревал уже, что все окончится, прежде чем он получит свою машину и пойдет в бой.

Но вышло не так. Блицкриг затянулся, «Ю-87» перестали виднеться даже и в далекой перспективе, так что в конце концов — в начале августа — лейтенант Дебречени получил перевод во Второй дивизион Четвертого полка, в эскадрилью "Шарга Вихар".

И вот таким образом Шандор попал на фронт. Впрочем, везение это было весьма сомнительным, поскольку ему пришлось летать на «Ю-86». А «Ю-86» — это такая тупорылая тихоходная железяка, про которую и говорить-то противно, а уж пилотировать ее — и вовсе чистая мука. Единственной приятной стороной августовских вылетов было то, что советские истребители в небе почти что не появлялись, да и зенитная артиллерия иванов отличалась некоей робостью. Все считали, что война уже выиграна, и осталось только предъявить купоны в кассу. Да и до кассы — рукой подать.

Затем летняя кампания закончилась, венгерские авиаторы отправились домой, и в течение осени-зимы-весны жили не так чтобы уж очень плохо. Правда, отдых их, как и все это едва ощутимое участие в чужой войне, был сколько-то игрушечным, ненастоящим.

— Тихая война по-венгерски, — говорили они друг другу. (Им пришелся бы по душе дзен-буддизм.)

Однако к новому лету многое переменилось. Военная Фортуна, что Никой зовется, бесстрашно повернулась к немцам задом, чем привела их в чрезвычайное изумление. Победа отдалилась куда-то в сторону неопределенного будущего, и военачальники Оси поняли, что придется-таки повоевать без дураков. (Солдаты en masse, — те что сидели в окопах, кушая последную курочку на двести верст окрест, — поняли это уже давно.)

И снова пришел июнь, год сорок второй. Шандор оказался в Четвертом бомбардировочном дивизионе в составе Первой авиационной группы, которой командовал его тезка, полковник Андраш. И по большому счету все могло бы остаться как и прежде — «Ю-86», не слишком частые вылеты; только опасности стало больше, да лица окружающих — серьезнее.

Но не получилось. Уже второго июля Шандора командировали к немцам. В эскадрилью пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87» — тех самых «юнкерсов», которых венгры так и не дождались в сорок первом.

"Ю-87". "Штука".

Ах, «Штука», «Штука», тонкохвостая «Штука». Твоя хищная пасть, твои нацеленные на жертву лапы, и этот вой твоих сирен… "Штука"-ласточка, "Штука"-стервятница.

Ефрейтор Советской Армии Алексей Корчук был до того иссушен битвами, что обрел свойственное некоторым старым солдатам нечеловеческое бесстрашие. «Штуки» дождем сыпались с небес, бомбы — мелкой моросью; а он дымил козьей ногой и бормотал:

— Воют, блядь, воют… А хули они воют?

— Стращают, лаптежники, — иронически отвечали ему боевые товарищи.

Здесь все было по-настоящему. В лазурной бесконечности Черноморья (вода, воздух, синий дым) шла война без правил; без жалости; без оглядки.

В этом опасном пространстве хищными рыбами обитали «Штуки». Шандор попал в эскадрилью Руделя. И лучше, право слово, выдумать не мог. Ганс Рудель уже тогда был знаменитым бомбером, одним из лучших пикировщиков Люфтваффе. Позже о нем сложат легенды, позже он превратится в эпитомию пилота без страха, — но с упреком, — позже он потеряет ногу, переживет многое и многое, позже попадет в плен. И позже он напишет книгу воспоминаний. (Но в той книге не будет ни слова о венгерских стажерах под его командованием.)

Они стояли близ Симферополя: великий авиатор и стадо зеленых юнцов, которые быстро выбирали один из двух путей — в могилу или в асы.

Шандор учился. Ему, классному летчику, «Штука» давалась без лишнего сопротивления, как норовистая лошадь опытному наезднику. Он совершил несколько десятков боевых вылетов, бомбил обозы, танки, мосты и корабли, был дважды ранен пулями советских Яков, потерял трех стрелков, один раз горел, совершил вынужденную посадку, но уцелел и был подобран самим Руделем.