"Эриксон представлял иную традицию, нежели та, корни которой идут из Европы и которая концентрировалась на классификации и диагностике психических заболеваний. Несмотря на интерес к диагностике, Эриксона главным образом интересовало инициирование изменений в человеке. Его внимание фокусировалось на терапии, как на автономной форме искусства. Эриксон развил практические навыки, чтобы превратить её в жизнь. Он был прагматиком и если, что-то не выходило, сейчас же изменял это. Он скорее бы применил новую технику, чем оставил неработающую. Он не пользовался методами лишь потому, что они были повсеместно приняты. Он не занимался философским школами, интересуясь прежде всего реальным миром и реальными проблемами. Он рекомендовал терапевтам применять методы, дающие результаты, а те, что подводят рекомендовал отбрасывать, независимо от традиционных взглядов. Он не советовал найти известную личность, чтобы вести свою практику, согласно её указаниям, а рекомендовал подкреплять свою работу собственными результатами. Такие идеи также характерны для американского прагматизма, как совет высказанный Эриксоном: «Лучше самому действовать, чем наблюдать и ждать изменений»" [304] .

Следствием его подхода было решительное отрицание больших концепций личности. Согласно Эриксону, такого типа теории приносили не только вред пациентам, но также, с его точки зрения, сильно ограничивали возможности поведения и мышления, которые терапевт считал допустимыми. Именно атеоретическая позиция давала Эриксону возможность проявлять гибкость, не знающую ограничений. Поэтому, до самой смерти, он резко противился попытке втиснуть его метод в рамки эриксоновской системы терапии. Он прекрасно понимал, какими различными могут быть истории жизни отдельных людей, а также их общественные и культурные среды. Уважение, которое он питал к неповторимости личности, запрещало ему формировать общую парадигму лечения.

Его старания, для того чтобы справиться с нуждами и условиями жизни отдельных людей, выражались во время терапевтических встреч. Он заранее не определял длительность терапии. Если была возможность, он старался провести лечение как можно быстрее. Это, однако, не мешало ему долгие годы следить за пациентом [305] . Время отдельных консультаций, по мере возможности, также не определялось заранее. Прежде всего, это зависело от задачи, которую необходимо было решить во время встречи.

Эриксон не боялся, несмотря на распространенный миф, совершенно непосредственно вмешиваться в личную жизнь пациентов [306] . Также не боясь включать свою семью в терапевтические операции. Он, например, послал своего сына Роберта домой к пациентке, которую лечил 12 лет. Она была психотичкой и определенный период также алкоголичкой. Задача Роберта состояла в обыске всего дома, чтобы убедиться, не прячет ли она алкоголь. Кроме того, Эриксон часто поручал своим дочерям Кристине и Роксане общаться с ней и следить, чтобы она не выпивала. Такие жёсткие меры были необходимы поскольку Эриксон любой ценой желал избежать ее госпитализации [307] .

От описания этих методик, наверняка еще сегодня у многих терапевтов шевелятся волосы на голове. Поскольку он радикально порывает с табу, которые различные школы навязали отношениям терапевта с пациентом. Если однако рассмотреть поведение Эриксона в контексте его взглядов, то окажется, что подобные экстремальные случаи соответствовали его терапевтическим принципам. Джей Хейли пишет об этом:

"Традиционный терапевт был для пациента объективным советником. Он или она, были наблюдателями, отражавшими то, что пациент выражал, помогая ему понять свои проблемы и мотивы. Терапевт занимал скорее позицию не принимающего участия наблюдателя, не вмешиваясь в жизнь человека. Если бы его спросили, состоит ли его профессия в изменении человека, он бы ответил отрицательно, поскольку его задача — помогать людям понять самих себя, так чтобы они сами решали о изменениях, если этого захотят. Терапевт, в реальности не отвечал за перемены. Отсюда, если терапия не вела к успехам, вина всегда лежала на пациенте. Терапевты брали от людей деньги за то что их изменяют, но ответственность за это они не принимали. Странный профессиональный парадокс.

Если мы спросим, что будет противоположностью традиционной позиции терапевта, то наткнемся на Эриксона, считавшего, что он отвечает за изменения пациента. Если изменения не наступали, это значило, что терапевт не справился с заданием. Я вспоминая, как часто с раздражением, он говорил: «Этот случай, все еще меня побеждает». Он не был объективным наблюдателем и не был советником, активно вмешиваясь в жизнь человека. Он был убежден, что причиной перемен было то, что он делает и говорит, а не некое объективное знание, полученное пациентом. Он посещал дома и конторы пациентов, сопровождая их в места, которых они боялись. [...]

Краткосрочная терапия Эриксона проходила в реальном мире. Он практиковал лечение, опирающееся на здравый смысл, благодаря тому, что имел поддержку жителей района, например парикмахера, продавщицы магазина одежды, официанта ресторана. Все они помогали его пациентам. Ему не были чужды проблемы нормальной жизни, он знал как функционирует средняя семья и понимал, как ведут себя дети в различных фазах развития. Он понимал проблемы, связанные со старением и очень хорошо знал трудности связанные с ощущением боли и физических болезней" [308] .

Утилизация — ещё один основной принцип терапии Милтона Эриксона. Под этим понимают обращение к системе веры и ценностей, а также к индивидуальной позиции и надеждам, с какими клиент приходит в психотерапевтический кабинет.

Разговаривая с людьми, Эриксон перенимал их язык. Также в выборе своих аналогий и метафор он ориентировался, в основном на собеседника: инженеру он описывал свою идею, опираясь на примерах из области техники, садовникам рассказывал истории о растениях. Таким образом, стараясь передать свои мысли, он учитывал ситуацию другого человека. Хейли оценивает это так: